Автор: Karina
Дата сообщения: 13.03.2005 02:07
Гениальная вещь...Каждый раз читаю и поражаюсь....
"..ребенок смирного нрава, большой любитель
пофантазировать, всего боялся и вечно болел ушами.
....от умиления на самого себя, какой он правильный и набожный....
Страшнее гнома и жабы был отец, а ведь его еще полагалось любить.
№ и любил. Если он, бывало, позарится на лакомство или солжет, то
потом так долго юлит, чмокая и пугливо ерзая, около отцовской конторки, пока
папаша ... не спохватится и не снимет со стены трость.
После этого сонмища страшных сил, от которых нет спасенья: после
сказочных жаб, отца, боженьки, призрака, обитавшего в замке; после
полицейского, после трубочиста, который может до тех пор волочить тебя через
дымовую трубу, пока ты не превратишься в такое же черное чудище, как он сам;
после доктора, которому разрешается смазывать тебе горло и, когда ты
кричишь, трясти тебя за плечи, - после всех этих неодолимых сил №
угодил во власть силы, еще более страшной, живьем и без остатка
проглатывающей человека, - во власть школы.
Мало-помалу он наловчился пускать слезу, когда уроки не были выучены, ибо все страхи,вместе взятые, не сделали его прилежней и не отбили охоты фантазировать.
Так ему удавалось избегнуть многих неприятных последствий.
К первому учителю, который ее раскрыл, №
проникся величайшим почтением, - внезапно перестал плакать и с собачьей
преданностью посмотрел на него из-под согнутой в локте руки, которой
загораживал лицо. Перед строгими учителями он всегда благоговел и
беспрекословно слушался их.
Добродушным же досаждал мелкими каверзами, ловко
заметая следы и остерегаясь хвастаться.
Ибо так уж был создан №, что его делала счастливым принадлежность
к безликому целому, к тому неумолимому, попирающему человеческое
достоинство, автоматически действующему организму, каким была гимназия.
Приятно было, оставаясь, можно сказать, в ничтожестве, но целым и невредимым, созерцать
трупы и приходить к более или менее утешительному выводу относительно
собственного положения.
Для игры в тирана не обязательно нужны были люди; их вполне заменяли
животные, даже вещи.
Как неторопливо и величественно опускал он на плиты тротуара трость с золотым
набалдашником! И ходил он в цилиндре, а из-под пальто нередко высовывались
фрачные фалды. Среди бела дня! Это потому, что он бывал на разных собраниях,
он беспокоился обо всем, что касалось города. О бане, о тюрьме, обо всех
общественных учреждениях. № думал: все это его собственное...
Для того чтобы сильные мира сего, перед
которыми № так благоговел, не стерли его в порошок, надо было
действовать хитро, исподтишка.
Лишь однажды, уже в старшем классе, случилось так, что №, забыв
всякую осторожность и не думая о последствиях, превратился в упоенного
победой насильника. Он, как это было принято и дозволено, всегда дразнил
единственного еврея, учившегося в его классе, и вдруг отважился на
необычайную выходку.
Он был силен одобрением окружающих, толпы,
из которой на подмогу ему высовывались руки, да и огромного большинства
внутри этих стен и за их пределами. В его лице действовал весь христианский
мир.
Он со всеми водил дружбу, а когда гимназисты болтали о своих проделках, смеялся простодушным,
сердечным смехом серьезного молодого человека, извиняющего легкомыслие
других; на перемене же, вручая наставнику классный журнал, доносил обо всем,
что услышал.
№ испытывал
некое кощунственное удовлетворение, возникавшее где-то на самом дне души, -
почти ненависть, стремившуюся разок-другой исподтишка куснуть, чтобы утолить
свой голод. Донося на других, он как бы искупал собственные греховные
помыслы.
Уж тут-то № счел себя обязанным не хуже других прочих сказать
свое властное слово.
- Эта дама ошиблась, она заняла не свое место, - заявил он, обращаясь
отнюдь не к Кетхен.
И если бы даже сочувственный ропот голосов не подтвердил его правоты, он все равно стоял бы здесь на страже безмолвных сил порядка, морали и закона; трибуна
рухнет, прежде чем он допустит, чтобы на ней оставалась Кетхен...
Оказана честь даже Ш, которого вытащили из задних рядов, где он в своем мундире обозного лейтенанта запаса держался как можно более неприметно: он стал во фронт перед высоким
начальством.
Однако произошло нечто непостижимое: распорядитель под ироническим взглядом
Кетхен лишь пожал плечами, и даже полицейский, которого подозвал №,
промычал что-то невнятное....
И № опять с такой силой хлопнул себя в грудь кулаком, что у него
сперло дыхание.Тут в небесах грохнуло так неистово, что № втянул голову в плечи
и не успел опомниться, как очутился на корточках под своей ораторской
трибуной. ""