Земфира: Пусть таблоиды пишут, что хотят Цитата: Земфира? Она же давно сдулась. Примерно так сейчас звучит самое расхожее мнение о состоянии дел г-жи Рамазановой. Что касается признаков “сдутия”, то их у нас определяют очень просто: в эфире не звучишь, в таблоидах не светишься, значит, никому не нужен.
К сожалению, никто не задается обратным вопросом: а нужны ли вменяемым людям наши музыкальные эфиры и наши таблоиды. Впрочем, это все лирика, а факты следующие: у Земфиры вышел пятый по счету студийный альбом — “Спасибо”; эта пластинка явно не для эфиров и не для таблоидов (хотя видео на песню “Мы Разбиваемся” с Ренатой Литвиновой в главной роли уже в ротации); с конца октября артистка в туре, в ходе которого ее новые песни будут испытаны на прочность.
Перед началом очередного витка своей рок-карьеры Земфира дала интервью «Московскому Комсомольцу». Тихая, задумчивая и очень хрупкая. Пожалуй, именно такими словами можно определить и ее новую музыку.
[more]— Готов начать с комплимента: во-первых, ты очень бодро выглядишь, во-вторых, без тебя было скучновато. Как отдыхалось за минувшие два года?
— Мне было комфортно, и это притом что работала я немало. Достаточно посмотреть на статистику: у меня выходит пятый студийный альбом за восьмилетнюю карьеру. У тех же Garbage всего три пластинки, у “троллей” — шесть, но Илья меня гораздо старше. Так что работаю я немало, другое дело, что не хочу светиться, если это не связано с моими записями. Возможно, это неправильно, но я считаю, что хорошую работу заметят, даже если ты не будешь ходить на вечеринки.
— Твой новый альбом был трудным “ребенком”?
— У меня получился хороший альбом, и работа над ним протекала без лишних сложностей. Другое дело, что я перфекционистка в вопросах записи, и это мой крест. Иногда сложно остановиться, и скорее всего такое отношение к работе из области психических заболеваний.
— Сейчас в большом почете коллективный труд, и поэтому в студии часто собирается целая толпа помощников. Кто работал с тобой?
— Работа и правда носила коллективный характер, но это не отменяет того, что у меня очень авторская музыка.
Мне сейчас совершенно не хочется быть на кого-то похожей. Раньше был большой соблазн сделать звук, как у Placebo или Radiohead, но эта подростковость прошла. Я — это я. В процессе записи мне довольно долго пришлось убеждать мой коллектив в своих взглядах, но в итоге это получилось. Можно сказать, что над альбомом трудился тройственный союз: я, пианист Дмитрий Шуров, который также играет в Esthetic Education, и звукорежиссер Николай Козырев.
— Набор инструментов, который вы использовали при записи, наверное, можно назвать весьма ограниченным…
— Набор инструментов был жирный как никогда. Я, например, поехала в Киев, чтобы там в церкви записать орган. Это можно было сделать с часу ночи до пяти утра, потому что в остальное время мешал звук от метро. И вот ночь, Киев, церковь, орган, мрачность какая-то. Это уже потом, утром, после записи все смеялись. В общем-то мы занимаемся эстрадной музыкой, и надо же было так сойти с ума, чтобы поехать писать орган, хотя можно найти кучу электронных имитаторов. Но именно в этом был основной принцип работы: только аналоговая запись.
А это очень жирно. Я ничего не имитирую, и если мне нужна, например, скрипка, то я приглашаю скрипача. И хорошо, если он выспался, у него порядок и на финансовом, и на личном фронте, и материал ему нравится. С компьютером было бы гораздо легче, но мы выбрали более сложный и дорогой путь.
— То есть к разного рода электронике, которая в изобилии была представлена на твоем предыдущем альбоме, ты охладела?
— Можно и так сказать. Я давно двигалась к аналоговому звуку и понимала, что это очень чистая в музыкальном плане идея, но до нее нужно созреть. И вот созрела, доросла, и все вроде бы получилось. Не исключено, что вскоре я объемся этой живой работой и меня опять понесет в другую сторону. С музыкантами такое часто бывает.
— Твоя новая музыка, судя по концертам, на которых ты уже представляла свежие песни, совсем не предназначена для стадионов…
— Ой, я уже прошла и стадионы, и клубы и сейчас ставлю себе совершенно новые цели…
— Какие, если не секрет?
— Я хочу, чтобы концерт был очень личным. Это когда ты на сцене и вдруг понимаешь, что все, кто с тобой, в данный момент не работают, а просто живут. Такое бывает не часто, но бывает… Все музыканты вдруг превращаются в единый организм… Подобной силы эмоции трудно испытать в обычной жизни, и именно за такими ощущениями многие идут в нашу профессию.
— Наверное, у любого музыканта есть паранойя на предмет того, что он не сможет написать ни одной новой песни. Как у тебя с подобной фобией?
— Мне об этом рано говорить. Сейчас я в хорошей сочинительской форме, и мне кажется, что с этим альбомом у меня начинается новый период. Я рада, что мы научились выдавать рок-н-ролльные рифы при помощи очень прозрачных по звуку инструментов.
— Российский рок-н-ролл сейчас опять становится весьма политизированным. Но если раньше рок-звезды были против всех, то теперь они все чаще воспевают существующий режим. На твой взгляд, это хорошо или плохо?
— Если артист талантливый и находится в хорошей форме, то ему по фигу вся эта возня. К нему, конечно, придут политики, и здесь уже от гражданской позиции человека будет зависеть, ввяжется ли он в этот процесс. Если артист бездарность, то ему поневоле придется подстраиваться под какой-то мейнстрим.
— У тебя был неприятный момент, связанный с концертом для “нашистов”…
— Глупая получилась история, и я хотела бы расставить все акценты. Поехав туда, я не знала, в чем именно принимаю участие. Меня несколько дезинформировали и сделали это намеренно, зная о моем непростом характере. Суть всего происходящего я поняла уже там, за 400 километров от Москвы. Я, конечно, могла бы не играть, но уже выставлен звук, и музыканты были готовы к концерту. Я была очень раздражена и потребовала, чтобы сняли все баннеры, но в итоге мы выступили.
Наверное, это была моя ошибка. Ошибка не в том, что я отыграла концерт, а в том, что я вообще в это ввязалась. Я проявила неосмотрительность на ранней стадии переговоров и положилась больше, чем могла бы, на менеджера. А задача менеджера обеспечивать концерты, тем более если он на процентной ставке. С тех пор я требую информировать меня обо всем и разбираться, почему предложенный гонорар превышает обычный в два-три раза.
— Ты интересуешься политикой как таковой?
— Я знала, кто такие “Наши”, не испытывала к ним никакой симпатии и оттого была еще больше раздражена. Что касается политики в целом, то я достаточно времени провожу в Интернете, чтобы быть в курсе. Так что я совсем не отшельник.
— На твой взгляд, нынешняя политическая ситуация в России благоприятна для творчества и другой гуманитарной деятельности?
— Страна стала гораздо стабильнее, и то, что нам дали Олимпиаду в Сочи, — лишнее тому подтверждение. Конечно, Путин останется в истории как успешный президент, но делать более глубокие выводы я не берусь. У меня хорошие гонорары, я ни от кого не завишу и делаю все, что хочу. Наверное, мне грех жаловаться.
— Ты — нечастый гость в таблоидах, но иногда твои друзья и подруги все же становятся поводом для разного рода слухов. Ты не хотела бы раз и навсегда расставить точки над “i”, чтобы оградить себя от всех домыслов?
— Я никогда не комментирую свою личную жизнь и не собираюсь этого делать. Возможно, поэтому в этих желтых строчках почти нет правды. Но еще смешнее бывает, когда они приводят якобы мою прямую речь. Наверное, все это правила игры, которые не мне менять. Поэтому я и не переживаю. Пусть пишут.
— После премьеры альбома тебе предстоит новое путешествие по стране. Как ты готовишься к затяжным гастролям?
— Сначала куда-нибудь улечу на отдых, потом займусь собой: лицо, фигура, волосы. К тому же я не слушала музыку в течение года, накопились какие-то пластинки, возьму послушаю.
— Ходят слухи о том, что у тебя радикально изменился образ жизни и ты почти избавилась от вредных привычек…
— Кофе и сигареты, в остальном — на полном чистяке. Ну а что здесь странного? Вот если бы я пустилась во все тяжкие после тридцати лет непорочной жизни, тогда стоило бы задуматься. А так все закономерно. Я много чем увлекалась, а сейчас как-то полегчало.
[/more]
