Автор: Ton aka hwost
Дата сообщения: 08.03.2003 21:31
Темные ночи с колючими звездами,
С лунной дорожкой по черной воде...
Где-то далеко, за дальними верстами
Ночи ушли, а остался лишь день.
Солнце, как шарик воздушный, мотается,
В Баренца море боится нырнуть...
Как это часто нам здесь вспоминается,
В темную ночь не давая уснуть.
Дома бывали сварливее что-то мы,
Часто ругая суровый наш край,
Только меняться не станем широтами,
Если предложат нам вдруг: "выбирай".
Видно, любовью нешуточной ранено
В край, где лишь только гранит и вода,
Сердце, как компас в груди северянина,
Тянется к норду всегда
(Ю. Диаментов)
Добавлено
Настроение такое - надо бы и страшного немного... Слушаем: Юз Алешковский...:
Товарищ Сталин, вы большой ученый -
в языкознанье знаете вы толк,
а я простой советский заключенный,
и мне товарищ - серый брянский волк.
За что сижу, воистину не знаю,
но прокуроры, видимо, правы,
сижу я нынче в Туруханском крае,
где при царе бывали в ссылке вы.
В чужих грехах мы с ходу сознавались,
этапом шли навстречу злой судьбе,
мы верили вам так, товарищ Сталин,
как, может быть, не верили себе.
И вот сижу я в Туруханском крае,
где конвоиры, словно псы, грубы,
я это все, конечно, понимаю,
как обостренье классовой борьбы.
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
а мы в тайге с утра и до утра,
вы здесь из искры разводили пламя -
спасибо вам, я греюсь у костра.
Вам тяжелей, вы обо всех на свете
заботитесь в ночной тоскливый час,
шагаете в кремлевском кабинете,
дымите трубкой, не смыкая глаз.
И мы нелегкий крест несем задаром
морозом дымным и в тоске дождей,
мы, как деревья, валимся на нары,
не ведая бессонницы вождей.
Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
и в кителе идете на парад.
Мы рубим лес по-сталински, а щепки,
а щепки во все стороны летят.
Вчера мы хоронили двух марксистов,
тела одели ярким кумачом,
один из них был правым уклонистом,
другой, как оказалось, ни при чем.
Он перед тем, как навсегда скончаться,
вам завещал последние слова:
велел в евонном деле разобраться
и тихо вскрикнул: "Сталин - голова!"
Дымите тыщу лет, товарищ Сталин,
и пусть в тайге придется сдохнуть мне,
я верю: будет чугуна и стали
на душу населения вполне.
______________________________
Я отбывал в Сибири наказанье,
считался работящим мужиком
и заработал личное свидание
с женой своим трудом, своим горбом.
Я написал: "Явись, совсем соскучился,
здесь в трех верстах от лагеря вокзал..."
Я ждал жену, жрать перестал, измучился,
все без конца на крышу залезал.
Заныло сердце, как увидел бедную,
согнулась до земли от рюкзака,
но на нее, на бабу неприметную,
с барачной крыши зарились зека.
Торчал я перед вахтою взволнованный,
там надзиратель бабе делал шмон,
но было мною в письмах растолковано,
как под подол притырить самогон.
И завели нас в комнату свидания,
дуреха ни жива и ни мертва,
а я, как на судебном заседании,
краснел и перепутывал слова.
Она присела, милая, на лавочку,
а я присел на старенький матрас -
вчера здесь спал с женой карманник Лавочкин,
позавчера растратчик Моня Кац.
Обоев синий цвет немало вылинял,
в двери железной кругленький глазок,
в углу портрет товарища Калинина -
молчит, как в нашей хате образок.
Потолковали. Трахнул самогона я
и самосаду закурил...Эх, жисть!
Стели, жена, стели постель казенную
да, как бывало, рядышком ложись.
Дежурные в глазок бросают шуточки,
кричат зека тоскливо за окном:
"Отдай, Степан, супругу на минуточку,
на всех ее пожиже разведем".
Ах, люди, люди, люди несерьезные,
вам не хватает нервных докторов.
Ведь здесь жена, а не быки колхозные
огуливают вашенских коров.
И зло берет, и чтой-то жалко каждого,
да с каждым не поделишься женой...
На зорьке, как по сердцу, бил с оттяжкою
по рельсе железякою конвой.
Давай, жена, по кружке на прощание,
садись одна в зелененький вагон,
не унывай, зимой дадут свидание,
не забывай - да не меня, вот глупая, -
не забывай, как прятать самогон.
_______________________________
Птицы не летали там, где мы шагали,
где этапом проходили мы.
Бывало, замерзали и недоедали
от Москвы до самой Колымы.
Много или мало, но душа устала
от разводов нудных по утрам,
от большой работы до седьмого пота,
от кошмарных дум по вечерам.
Мы песню заводили, но глаза грустили,
и украдкой плакала струна.
Так выпьем за сидевших, все перетерпевших
эту чарку горькую до дна.
Проходили годы. Да здравствует свобода!
Птицей на все стороны лети!
И сам оперативник, нежности противник,
мне желал счастливого пути.
Снова надо мною небо голубое,
снова вольным солнцем озарен
и смотрю сквозь слезы на белую березу,
и в поля российские влюблен.
Прощай, жилая зона, этапные вагоны,
бригадиры и прозрачный суп!
От тоски по женщине будет сумасшедшим
поцелуй моих голодных губ.
Так выпьем за свободу, за теплую погоду,
за костер, за птюху - во-вторых,
за повара блатного, за мужика простого
и за наших верных часовых.
Выпьем за лепилу и за нарядилу,
за начальника и за кандей,
за минуту счастья, данную в спецчасти,
и за всех, мечтающих о ней.
Наливай по-новой мне вина хмельного,
я отвечу тем, кто упрекнет:
- С наше посидите, с наше погрустите,
с наше потерпите хоть бы год.
________________________
Из колымского белого ада
шли мы в зону в морозном дыму,
я заметил окурочек с красной помадой
и рванулся из строя к нему.
"Стой, стреляю!" - воскликнул конвойный,
злобный пес разодрал мой бушлат.
Дорогие начальнички, будьте спокойны,
я уже возвращаюсь назад.
Баб не видел я года четыре,
только мне, наконец, повезло -
ах, окурочек, может быть, с "Ту-104"
диким ветром тебя занесло.
И жену удавивший Капалин,
и активный один педераст
всю дорогу до зоны шагали, вздыхали,
не сводили с окурочка глаз.
С кем ты, сука, любовь свою крутишь,
с кем дымишь сигареткой одной?
Ты во Внуково спьяну билета не купишь,
чтоб хотя б пролететь надо мной.
В честь твою зажигал я попойки
и французским поил коньяком,
сам пьянел от того, как курила ты "Тройку"
с золотым на конце ободком.
Проиграл тот окурочек в карты я,
хоть дороже был тыщи рублей.
Даже здесь не видать мне счастливого фарту
из-за грусти по даме червей.
Проиграл я и шмотки и сменку,
сахарок за два года вперед,
вот сижу я на нарах, обнявши коленки,
мне ведь не в чем идти на развод.
Пропадал я за этот окурочек,
никого не кляня, не виня,
господа из влиятельных лагерных урок
за размах уважали меня.
Шел я в карцер босыми ногами,
как Христос, и спокоен и тих,
десять суток кровавыми красил губами
я концы самокруток своих.
"Негодяй, ты на воле растратил
много тыщ на блистательных дам".
"Это да, - говорю, - гражданин надзиратель,
только зря, - говорю, - гражданин надзиратель,
рукавичкой вы мне по губам".
_______________________________
Белого света не видел.
Отец был эсером, и вот
Ягода на следствии маму обидел,
он спать не давал ей четырнадцать суток,
ударил ногою в живот.
А это был, граждане, я, и простите
за то, что сегодня я слеп,
не знаю, как выглядят бабы и дети,
товарищ Косыгин, Подгорный и Брежнев,
червонец, рябина и хлеб.
Не вижу я наших больших достижений,
и женщин не харю, не пью.
И нету во сне у меня сновидений,
а утречком, утречком, темным, как ночка,
что Бог посылает - жую.
Простите, что пес мой от голода лает,
его я ужасно люблю.
Зовут его, граждане, бедного - Лаэрт.
Подайте копеечку, Господа ради,
я Лаэрту студня куплю.
Все меньше и меньше в вагонах зеленых
несчастных слепых и калек.
Проложимте БАМ по таежным кордонам,
вот только врагам уотергейтское дело
не позволим замять мы вовек!
Страна хорошеет у нас год от года,
мы к далям чудесным спешим.
Врагом оказался народа Ягода, -
но разве от этого, граждане, легче
сегодня несчастным слепым?!
Подайте копеечку, Господа ради,
я Лаэрту студня куплю,
его я ужасно люблю...
(Ю. Алешковский...)
Это Вам не "Русский шансон", господа!
Навеяло вот что: 
