» Стихотворная эстафета

Подумать страшно, что такой
Конец сужден житейской драме;
Что будешь в узкой, темной яме
Лежать недвижный и немой;

Что черви примутся точить
Твое покинутое тело -
Точить то сердце, что умело
И ненавидеть и любить.

И после многих, многих лет
Какой-нибудь мечтатель праздный
Найдет твой череп безобразный
И унесет в свой кабинет,

Чтоб вместо мрамора лежал
Он на листах бумаги пыльной
Или детей, жилец могильный,
Как зашалят они, пугал.

(А. Плещеев "Ипохондрия")
Про детей?

Среди лукавых, малодушных,
Шальных, балованных детей,
Злодеев и смешных и скучных,
Тупых, привязчивых судей,
Среди кокеток богомольных,
Среди холопьев добровольных,
Среди вседневных, модных сцен,
Учтивых, ласковых измен,
Среди холодных приговоров
Жестокосердой суеты,
Среди досадной пустоты
Расчетов, дум и разговоров,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья.

/А. С. Пушкин. "Евгений Онегин"/

Про кокеток?

Бледнел померанцевый запад,
В горах голубели туманы,
И гибко, и цепко сплетались
В объятьях над вами лианы.

Сквозь кружева листьев ажурных
Всплывали дворцов арабески,
Смеялись алмазы каскадов
Под их пробужденные плески.

Вам слышался говор природы,
Призывы мечтательных веток,
И вы восхищалися пляской
Стрекоз, грациозных кокеток.

Растенья дышали душисто
Вечерним своим ароматом,
И птицы, блаженствуя, пели -
Как вы, восхищаясь закатом.

Весь мир оживал при закате
По странной какой-то причуде...
И было так странно, так дивно
Вам, жалкие темные люди!

И было вам все это чуждо,
Но так упоительно ново,
Что вы поспешили... проснуться,
Боясь пробужденья иного...

(Северянин, Ноктюрн)

Про запад?

Запад есть Запад, Восток есть Восток,
И их неизменна суть,
Пока не призвал облака и песок
Всевышний на Страшный Суд.
Но нет Востока, и Запада нет
И призрак их невесом,
Если двое серьезных мужчин
Выходят к лицу лицом.
...
(Р. Киплинг, пер. Я. Фельдмана)
Про песок?

Стоят деревья у воды,
И полдень с берега крутого
Закинул облака в пруды,
Как переметы рыболова.

Как невод, тонет небосвод,
И в это небо, точно в сети,
Толпа купальщиков плывет —
Мужчины, женщины и дети.

Пять-шесть купальщиц в лозняке
Выходят на берег без шума
И выжимают на песке
Свои купальные костюмы.

И наподобие ужей
Ползут и вьются кольца пряжи,
Как будто искуситель-змей
Скрывался в мокром трикотаже.

О женщина, твой вид и взгляд
Ничуть меня в тупик не ставят.
Ты вся — как горла перехват,
Когда его волненье сдавит.

Ты создана как бы вчерне,
Как строчка из другого цикла,
Как будто не шутя во сне
Из моего ребра возникла.

И тотчас вырвалась из рук
И выскользнула из объятья,
Сама — смятенье и испуг
И сердца мужеского сжатье.

(Пастернак, Ева)

Про объятья?

Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.

Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; я в пять лет
Должен был от скарлатины
Умереть, живи в невинный
Век, в котором горя нет.

Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь?
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в трюме, в полутьме?

Что ни век, то век железный.
Но дымится сад чудесный,
Блещет тучка; обниму
Век мой, рок мой на прощанье.
Время - это испытанье.
Не завидуй никому.

Крепки тесные объятья.
Время - кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас - его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.

(А. Кушнер кстати, это тоже стихотворение, а не песня, хотя С. Никитин её прекрасно поёт
Про печать?

Как тот актер, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, -

Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладет печать
Моя любовь, которой нет предела.

Так пусть же книга говорит с тобой.
Пускай она, безмолвный мой ходатай,
Идет к тебе с признаньем и мольбой
И справедливой требует расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?
Услышишь ли глазами голос мой?

(В. Шекспир, пер. Маршака)
Про актера?

Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль -
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...
...

(Левитанский, Кинематограф)

Про часы?

В холодном, неуютном зале
в пустынном аэропорту
слежу тяжелыми глазами,
как снег танцует на ветру.
Как на стекло лепя заплатки,
швыряет пригоршни пера,
как на посадочной площадке
раскидывает веера.
На положении беглянки
я изнываю здесь с утра.
Сперва в медпункте валерьянки
мне щедро выдала сестра.
Затем в безлюдном ресторане,
серьгами бедными блеща,
официантка принесла мне
тарелку жирного борща.
Из парикмахерской вразвалку
прошел молоденький пилот...
Ему меня ничуть не жалко,
но это он меня спасет.
В часы обыденной работы,
февральский выполняя план,
меня на крыльях пронесет он
сквозь мертвый белый океан.
Друзья мои, чужие люди,
благодарю за доброту.
...Сейчас вздохну я полной грудью
и вновь свободу обрету.
Как хорошо, что все известно,
что ждать не надобно вестей.
Благословляю век прогресса
и сверхвысоких скоростей.
Людской благословляю разум,
плоды великого труда
за то, что можно
так вот, разом,
без слов, без взгляда,
навсегда!

(В. Тушнова "В аэропорту")
Про пилота?

Изо всех больших имен геройских,
Что известны нам наперечет,
Как-то по-особому, по-свойски,
Это имя называл народ.

Попросту - мы так его любили,
И для всех он был таким своим,
Будто все мы в личной дружбе были,
Пили, ели и летали с ним...

Богатырским мужеством и нравом
Был он славен - Сталинский пилот.
И казалось так, что эта слава -
Не года, уже века живет.

(А. Твардовский "Чкалов")
Про народ?

- Ну, пошел же, ради бога!
Небо, ельник и песок -
Невеселая дорога...
Эй! садись ко мне, дружок!

Ноги босы, грязно тело,
И едва прикрыта грудь...
Не стыдися! что за дело?
Это многих славный путь.

Вижу я в котомке книжку.
Так учиться ты идешь...
Знаю: батька на сынишку
Издержал последний грош.

Знаю: старая дьячиха
Отдала четвертачок,
Что проезжая купчиха
Подарила на чаек.

Или, может, ты дворовый
Из отпущенных?.. Ну, что ж!
Случай тоже уж не новый -
Не робей, не пропадешь!

Скоро сам узнаешь в школе,
Как архангельский мужик
По своей и божьей воле
Стал разумен и велик.

Не без добрых душ на свете -
Кто-нибудь свезет в Москву,
Будешь в университете -
Сон свершится наяву!

Там уж поприще широко:
Знай работай да не трусь...
Вот за что тебя глубоко
Я люблю, родная Русь!

Не бездарна та природа,
Не погиб еще тот край,
Что выводит из народа
Столько славных то и знай,-

Столько добрых, благородных,
Сильных любящей душой,
Посреди тупых, холодных
И напыщенных собой!

(Некрасов, Школьник)

Про университет?

***
И за любовью этой в свет
Ушла, чтоб суженого встретить,
И вот уже на склоне лет
Должна я для себя заметить,

Что неприкаянность моя
Очистила мне душу болью,
Не заменю страданья я
Ничьею пламенной любовью.

Окончила в шестнадцать лет
Я школу среднюю и знала,
Что ждёт меня университет,-
Провинции мне было мало.

Я в деревянный чемодан
С замочком на горбатой крышке
Свой уложила сарафан
И обязательные книжки.
***
(Л. Флиттер "Город над рекой")
Про чемодан?

Ворона летит – пишу честно «ле-тит во-ро-на»,
Вижу, трава растет – пишу, мол, растет трава,
Жаворонок поет, крутит река воронки…
Нет недостойных тем, есть просто не те слова.

Я открываю стих, как чемодан бездонный,
Вкладываю в него мой драгоценный быт:
Кастрюльки, детей, тебя, крашенные фронтоны,
Споротые погоны, вагоны, радикулит,

Звуки моих квартир, памятные моменты
Солнечных отпусков и немыслимо синих зим,
Неистребимый дух жженого перманента,
Что-нибудь для тепла и телефон такси.

Я начиняю стих, как пирожок, начинкой.
Все, что встречала здесь, все заберу с собой.
Мир, где я стану жить после моей кончины,
Вышитый мир стихов примет меня домой.

(Пестерева Елена. Правила писания-2)

Про ворону?

Сидела ворона на старой сосне
и хлебную корку жевала.
Была она жизнью довольна вполне,
о лучшей судьбе не мечтала.
Ей домом служил деревянный карниз,
а крышей просторное небо,
Смотрела ворона на всех сверху вниз
и нюхала корочку хлеба.

Погода в то утро была хороша
и солнышко в небе светило,
Но, не с кем пойти поболтать по душам -
ворона росла сиротливо,
Давно-предавно перестав быть яйцом,
ворона не помнила детства.
Два стеклышка, брошку и перстень с кольцом
имела ворона в наследство.

Сидела ворона, скучала одна,
но тут из окошка напротив
Просунулась детская чья-то рука,
а в ней - с колбасой бутербродик:
"Ворона, пожалуйста, съешь бутерброд.
Ты - очень хорошая птица.
И если ты хочешь со мною дружить,
мы будем с тобою водиться."

Ворона растаяла от теплоты
и в клюве улыбка светилась,
В душе у нее вырастали цветы,
ворона чуть впляс не пустилась.
И преданность дружбе храня до конца,
в которой великая сила,
Два стеклышка, брошку и оба кольца
она малышу подарила.

Немедленно руку свою протяни
тому, кто скучает и плачет.
Так было, так будет, ведь в дружбе, в любви
Не может никак быть иначе.

(Пинегин, Ворона)

Про сосны?

В квартире одной коммунальной,
Средь прочих прописанных лиц,
Живёт пожилой и печальный
Чудак, выпускающий птиц.

Соседи у рынка нередко
Встречают того чудака -
С большой самодельною клеткой
Стоит он у зооларька.

С получки своей небогатой
Накупит чижей и синиц
И за город едет куда-то
Чудак, выпускающий птиц.

Плывут мимо окон вагонных
Сады и асфальт автострад;
На месте посёлков сожжённых
Другие, не хуже, стоят.

Качаются дачные сосны,
И речки прозрачны до дна,
И даже сквозь грохот колёсный
Земная слышна тишина.

А всё же душа не на месте,
И радости нет в тишине:
Без вести, без вести, без вести
Пропал его сын на войне.

И вот полустанок невзрачный
У стыка рокадных дорог...
В болотистом месте, не дачном,
Рубеж обороны пролёг.

Отыщет старик не впервые
Пехотной дивизии тыл,
Где встали цветы полевые
На холмиках братских могил.

Но где преклонить ему взоры,
Куда ему сердцем припасть,
Где холмик найти, над которым
Он мог бы наплакаться всласть?..

Он с клетки снимает тряпицу,
Потом открывает её, -
Молчат присмиревшие птицы
И в счастье не верят своё.

Но крылья легки и упруги,
И радость растёт на лету -
В каком-то счастливом испуге
Взмывают они в высоту.

Летят над землёю зелёной,
Летят без дорог и границ,
И смотрит на них умилённо
Старик, выпускающий птиц.

(В. Шефнер "Выпускающий птиц")
Про птиц?

Мерю степь единой мерою,
Бегом быстрого коня.
Прах взмету, как тучу серую.
Где мой враг? Лови меня.

Степь - моя. И если встретится
Скифу житель чуждых стран,
Кровью грудь его отметится,
Пал - и строй себе курган.

У меня - броня старинная,
Мечь прямой и два копья,
Тетива на луке длинная,
Стрел довольно. Степь - моя.

Лик коня, прикрытый бляхами,
Блеском грифов, птиц и змей,
Ослепит огнем и страхами
Всех врагов мечты моей.

А мечта моя - высокая
Византийская княжна,
Черноокая, далекая,
Будет мне мечом дана.

Полетим как два мы сокола.
Звон бубенчиков, трезвонь.
Кто вдали там? Кто здесь около?
Прочь с пути! Огонь не тронь.

(Бальмонт, Скиф)

Про врагов?

Осенний закат отражается в глади озёрной,
И весь этот берег сегодня нам дан на двоих.
По небу разбросаны звёзд сиротливые зёрна,
Но стебли лучей прорасти не успели из них.

Я вижу тебя, освещённую светом последним,
И тень твоя лёгкая тянется к дальним холмам.
Побродим, походим, помедлим, помедлим, помедлим,
Нам рано ещё расходиться по тёмным домам.

Ещё мы не всё о себе рассказали друг другу,
Ещё мы не знаем, кто наши друзья и враги, -
А ночь приближается к озеру, к берегу, к лугу,
Как чёрная птица, смыкая над нами круги.

(В. Шефнер)
Про озеро?

Седьмые сутки дождь не умолкает.
И некому его остановить.
Все чаще мысль угрюмая мелькает,
Что всю деревню может затопить.
Плывут стога. Крутясь, несутся доски.
И погрузились медленно на дно
На берегу забытые повозки,
И потонуло черное гумно.
И реками становятся дороги,
Озера превращаются в моря,
И ломится вода через пороги,
Семейные срывая якоря...

Неделю льет. Вторую льет... Картина
Такая — мы не видели грустней!
Безжизненная водная равнина
И небо беспросветное над ней.
На кладбище затоплены могилы,
Видны еще оградные столбы,
Ворочаются, словно крокодилы,
Меж зарослей затопленных гробы,
Ломаются, всплывая, и в потемки
Под резким неслабеющим дождем
Уносятся ужасные обломки
И долго вспоминаются потом...

Холмы и рощи стали островами.
И счастье, что деревни на холмах.
И мужики, качая головами,
Перекликались редкими словами,
Когда на лодках двигались впотьмах,
И на детей покрикивали строго,
Спасали скот, спасали каждый дом
И глухо говорили: — Слава Богу!
Слабеет дождь... вот-вот... еще немного.
И все пойдет обычным чередом.

(Рубцов)

Про острова?

А что еще, чего на пленке нет?
Еще - стук сердца птицей многокрылой,
Средь всех цветов - еще и мой букет
И шепот твой сквозь шум: "Спасибо, милый!"

За окнами уныло тянет вой
Ветрище, как наскучивший оратор.
Твой легкий шаг, твой смех и голос твой
В Останкино, спеша уйти домой,
Скрутил в рулон усталый оператор.

Но ветер стих. И вновь такая тишь,
Что звон в ушах. И кажется до боли,
Что вот сейчас, сейчас ты позвонишь
Уже моя, без грима и без роли...

А впрочем, что мне милый этот бред?!
Не будет ни звонка, ни почтальона,
Ни нынче и ни через много-много лет,
Ведь нет туда ни почты, ни ракет
И никакого в мире телефона.

Но пусть стократ не верит голова,
А есть, наверно, и иные силы,
Коль слышит сердце тихие слова,
Прекрасные, как в сказках острова,
И легкие, как вздох: "Спасибо, милый!"...

(Э. Асадов "Возвращенное время")

Про бред?

Заболеть бы как следует, в жгучем бреду
Повстречаться со всеми опять,
В полном ветра и солнца приморском саду
По широким аллеям гулять.

Даже мертвые нынче согласны прийти,
И изгнанники в доме моем.
Ты ребенка за ручку ко мне приведи,
Так давно я скучаю о нем.

Буду с милыми есть голубой виноград,
Буду пить ледяное вино
И глядеть, как струится седой водопад
На кремнистое влажное дно.

(А. Ахматова)
Про ребёнка?

Прекрасные сласти
Давали в саду;
Соблазны и страсти,
Луну и звезду.
Восточной отделки
Являя следы,
Свисали в тарелки
Цветы и плоды.
Ребенка и птицу
Кормили они
И двигали спицу,
Влекущую дни.
Настолько светились
Плоды во плоти,
Что дети смутились
И стали расти,
И нежным румянцем
Окрасилась речь
Владеющих ранцем,
Свисающим с плеч.
И некая тяга
Ломила ребро,
И некая влага
Поила перо.
Перо и бумага,
Любовь и отвага,—
На чашах качаются
Зло и добро.

(Мориц, Лето)

Про следы?

Он заметал её следы.
О, как он притворился ловко,
что здесь не падало слезы,
не облокачивалось локтя.

Как будто тщательный прибой
смыл всё: и туфель отпечатки,
и тот пустующий прибор,
и пуговицу от перчатки.

Все сговорились: пёс забыл,
с кем он играл, и гвоздик малый
не ведал, кто его забил,
и мне давал ответ туманный.

Так были зеркала пусты,
как будто выпал снег и стаял.
Припомнить не могли цветы,
кто их в стакан гранёный ставил...


О дом чужой! О милый дом!
Прощай! Прошу тебя о малом:
не будь так добр. Не будь так добр.
Не утешай меня обманом.

(Б. Ахмадулина "Твой дом")
Про обман?

Мы ли — пляшущие тени?
Или мы бросаем тень?
Снов, обманов и видений
Догоревший полон день.

Не пойму я, что нас манит,
Не поймешь ты, что со мной,
Чей под маской взор туманит
Сумрак вьюги снеговой?

И твои мне светят очи
Наяву или во сне?
Даже в полдне, даже в дне
Разметались космы ночи...

И твоя ли неизбежность
Совлекла меня с пути?
И моя ли страсть и нежность
Хочет вьюгой изойти?

Маска, дай мне чутко слушать
Сердце темное твое,
Возврати мне, маска, душу,
Горе светлое мое!

(Блок, Смятение)

Про сумрак?

...
Глаза жены серебряного цвета:
зрачок ума и сумрак голубой.
Во славу знаменитого поэта
мой смертный крик вознёсся над землей.

Домашние сбежались. Ночь крепчала.
Мелькнул сквозняк и погубил свечу.
Мой сон прошёл, а я ещё кричала.
Проходит жизнь, а я ещё кричу.

О, пусть моим необратимым прахом
приснюсь себе иль стану наяву -
не дай мне бог моих друзей оплакать!
Всё остальное я переживу.

Что мне до тех, кто правы и сердиты?
Он жив - и только. Нет за ним вины.
Я воспою его. А вы судите.
Вам по ночам другие снятся сны.

(Б. Ахмадулина "Сон")
Про крик?

...
Идите, сумасшедшие, из России, Польши.
Сегодня я - Наполеон!
Я полководец и больше.
Сравните:
я и - он!
Он раз чуме приблизился троном,
смелостью смерть поправ,-
я каждый день иду к зачумленным
по тысячам русских Яфф!
Он раз, не дрогнув, стал под пули
и славится столетий сто,-
а я прошел в одном лишь июле
тысячу Аркольских мостов!
Мой крик в граните времени выбит,
и будет греметь и гремит,
оттого, что
в сердце, выжженном, как Египет,
есть тысяча тысяч пирамид!
За мной, изъеденные бессонницей!
Выше!
В костер лица!
Здравствуй,
мое предсмертное солнце,
солнце Аустерлица!

Люди!
Будет!
На солнце!
Прямо!
Солнце съежится аж!
Громче из сжатого горла храма
хрипи, похоронный марш!
Люди!
Когда канонизируете имена
погибших,
меня известней,-
помните:
еще одного убила война -
поэта с Большой Пресни!

(Маяковский, Я и Наполеон)

Про имена?

А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь всё равно — вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым
рядами —
Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.


(А. Ахматова "In memoriam" )
Про славу?

Ну что ж, я железо простое.
но люди-то знают, чего я стою.
Гордясь первозданной своей чистотою,
и я понимаю, чего я стою.
Не думайте только — я к славе не лезу.
На что она, слава, железу?
Хотя без меня — элемента в таблице,—
возможно, и жизнь не могла бы продлиться.
На крыши, на темную кромку леса
навалятся звезды — все станет белесо.
В них людям сверкаю и я, железо.
Скажу откровенно, мне вовсе не лестно,
что канцлер какой-то в одной стране
за твердость был прозван Железным.
Чего его вдруг приплели ко мне?
За твердость? Но только ли твердость одна,
в моих молекулах заключена?
Кому неизвестна и мягкость железа:
меня и холодное вяжут узлом,
о землю на пахоте белят до блеска,
пытают на гибкость, а не на излом.
Я только железо. Но знаю: броня
бронею не стала бы без меня.
Есть где-то руда. Пусть еще не открыта,
и место глухое тайга сторожит,
но, чуткая от моего магнита,
на компасе синяя стрелка дрожит.
Гвоздем или рельсой — я выдержу службу.
Готово под молот спокойно лечь.
Вот только б от ржавчины равнодушной
мне душу свою уберечь.

(Щипачев, Я - железо)

Про узлы?

Сначала эти заговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Всё это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов,
Казалось . . . . . . . . .
Узлы к узлам . . . . . . .
И постепенно сетью тайной
Россия . . . . . . . . . .
Наш царь дремал. . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .

/А. С. Пушкин. "Евгений Онегин./

Про сердца?

Шёл Господь пытать людей в любови,
Выходил он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом в дуброве,
Жамкал дёснами зачерствелую пышку.

Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке, с клюшкою железной,
И подумал: «Вишь, какой убогой, -
Знать, от голода качается, болезный».

Подошёл Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь...
И сказал старик, протягивая руку:
«На, пожуй... маленько крепче будешь».

(С. Есенин)
Про людей?

...
Все от страха дрожат.
Все от страха визжат.
Лишь один
Гражданин
Не визжал,
Не дрожал -
Это доблестный Ваня Васильчиков.

10

Он боец,
Молодец,
Он герой
Удалой:
Он без няни гуляет по улицам.

11

Он сказал: - Ты злодей.
Пожираешь людей,
Так за это мой меч -
Твою голову с плеч!-
И взмахнул своей саблей игрушечной.

12

И сказал Крокодил:
- Ты меня победил!
Не губи меня, Ваня Васильчиков!
Пожалей ты моих крокодильчиков!
Крокодильчики в Ниле плескаются,
Со слезами меня дожидаются,
Отпусти меня к деточкам, Ванечка,
Я за то подарю тебе пряничка.
...

(Чуковский, Крокодил)

Про злодеев?