отрывок из ненаписанного фентазийного рассказа
немного длинный, но надеюсь, кто-нить да дочитает до конца. любые мысли по поводу - веллком
Грудь рвет дикая, резкая боль. Вырывается наружу, ломая ребра, раздирая грудную клетку, с треском разрывая плоть… Соленый пот разъедает глаза, течет по лбу, ползет по губам, по сухим, потрескавшимся губам. Ноги… где его ноги? Они здесь, он видит их, но почему не ощущает? И неужели эти две, черные от грязи и пыли, иссеченные крапивой и рубусом, покрытые рваными ранами и струпьями, истекающие густой, темно-красной кровью палки и есть его ноги? Почему он не чувствует, как болят разбитые об острые камни ступни, как сочатся тягучей, желтой сукровицей вырванные с мясом ногти? Бежать, бежать… Бежать вперед, не останавливаясь, не оборачиваясь. Зачем оборачиваться, он и так слышит тяжелую, глухую поступь за спиной, поступь, которая преследует его вот уже девять дней, гонит, настигает, окружает, словно дикого зверя. Не дает остановиться ни на минуту, ни на мгновенье, остановиться, собраться, накачать свое опустошенное тело силой. Той силой, которая есть повсюду, везде. В этих длинных, колючих ветках, что бьют его тело, срывают вместе с остатками одежды куски кожи с груди, рук… в этих прекрасных и смертельно ядовитых красных цветах таволги, в этом ветре, холодном, свежем ветре, его единственном союзнике… в этом солнце, жарком, оранжевом, слепящем глаза, итак полуослепшие от соленой влаги, источаемой каждой порой его тела… в этих камнях, которые так больно ранят его, так больно, что его разум отключил эту боль, и тело перестало чувствовать…Уже перестало? Это плохой, очень плохой признак… Он бежит, задыхаясь, теряя сознание… Воля, его тренированная, железная воля, клещами вытягивает сознание наверх, тащит, спотыкается, теряет на мгновенье, но тут же подхватывает снова, не дает опуститься вниз, в такую теплую, черную, бархатную, мягко колышущуюся, манящую тишиной и спокойствием пустоту. Отпусти, брось! Он хочет упасть, уткнуться лицом в землю, забыть весь этот ужас, этот кошмарный бредовый сон, эту чудовищную непрекращающуюся пляску, танец, который он отплясывает на протяжении девяти дней… Ну же! Это так легко! Нет, бежать, бежать, не останавливаться…. Куда он бежит? Зачем? Он не знает… сквозь красный туман, сквозь искры, сквозь желтые лучи солнца он видит впереди призрачную цель, мираж, недосягаемую награду за его страдания, приз, который он никогда не получит, но все равно бежит, спотыкается, подымается и бежит снова. Он должен бежать. Он обязан, это его долг, его обязанность, последнее и самое малое, что он может сделать. Убежать, вывернуться, выкрутиться, обмануть. Обмануть тех, кто обманул его. Обманул, предал, подставил его, его братьев и сестер, его учителей, всех их. Они все пали жертвами чудовищной лжи, обмана, хитрой и коварной ловушки, которую ни он, ни его братья и сестры, ни его всезнающие, всесильные учителя не смогли увидеть, разглядеть, почувствовать за лицемерными масками и словами сладкой лести, уверениями в вечной дружбе и верности … Бежать, бежать… Его гонит не страх, нет… Что же его гонит? Смерть? Ха! Он не боится смерти! Он повидал немало смертей. Он сам был смертью, её черным, молчаливым вестником, орудием в её руках, он нес смерть на острие своего меча, на кончиках своих пальцев, тех самых пальцев, которых он сейчас не ощущает… Он презирает её и преклоняется перед ней, но он её не боится. Он знает, что рано или поздно она настигнет и его, что её когтистая лапа однажды схватит за плечо, развернет к себе лицом и посмотрит в глаза, и в этом взгляде будет вопрос. Немой вопрос. Смерть будет его судьей. Да, да, так говорили учителя! Смерть… Смерть будет судьей и истцом одновременно. Смерть потребует от него ответа. Она, именно она спросит его… спросит… спросит о чем? Учителя ничего не говорили об этом. Так что же она спросит? Что она может спросить? “Ты нашел то, что искал?” – возможно, задаст она свой немой вопрос. Что он ответит ей? Будет ли он оправдываться, вилять, говорить, что не успел, что не там искал, что ему нужно еще время, еще совсем чуть-чуть, еще один час, день, месяц… Или он четко и гордо ответит ей – “Да! Теперь я твой, веди меня!” А что же, собственно, он искал? Что он искал всю свою жизнь, кроме смерти? И что такое смерть? Великий уравнитель. Начало и конец. Неотъемлемая компонента жизни. Без смерти нет жизни, он знал это. Жизнь одних означала смерть других. И наоборот. Она уравнивала все и вся. Она, именно она, смерть, была тем самым балансом, тем самым противовесом, который держал на себе весь мир, не давал ему рухнуть, обрушиться. Тем самым кнутом, который заставлял вертеться колеса жизни. Так учили его, так он думал, так он понимал. Может быть, его гонит жажда жизни? Жизни? Жизни… нет, нет…Нет! Он не любил жизнь. Он не цеплялся за неё, как утопающий цепляется за соломинку, в паническом, животном страхе перед смертью забывая, что не спасет она, не вытащит. Он принимал жизнь как дар, как подарок, как шанс. Как вызов. Но он вовсе не любил её. Если бы он любил её, он бы ценил её, ценил бы жизни других. А ценить жизни других не входило в его обязанности. Для него жизнь была полем битвы. Его охотничьими угодьями, в которых он охотился, и вполне успешно, по крайней мере, до недавних пор. Теперь он сам стал жертвой. Из охотника превратился в жертву. Какая аллегория! Как бы восхитился он, если бы мог сидеть сейчас где-нибудь под цветущим деревом дсадзури, рассуждая о превратностях судеб, о крутых поворотах, которые возникают вдруг из ниоткуда, ломают пути, искривляют их, смешивают. Но он не сидел, он бежал. Бежал? Бежать, бежать! Он слышит их, они близко. Он слышит храп, видит хлопья пены, срывающиеся с взмыленных морд их коней. Его преследуют на лошадях, но он все равно быстрей. Он может бежать быстрее лошади! Может… мог, но уже не может. Даже его, преобразившееся в результате длительных тренировок тело, не может так долго выносить этот гон. Ничто не приходит из ниоткуда и не уходит в никуда. Он мог силой воли заставить себя, обмануть, вынудить, но тело… Его не обманешь. Оно все равно знает лучше него. Оно всегда оставляло ему резерв, неприкосновенный запас. Он питал своё тело силой, черпал её, брал, не спрашивая разрешения. Теперь он не может больше брать. Ему нечем отдавать. Он мог брать без спросу, но природа не терпит пустоты. За то, что он так жадно брал, платило его тело. Теперь он исчерпал свой кредит. У него не осталось даже того резерва. Он выпил и его. Выпил еще позавчера, осушил до дна, сухим, горячим языком вылизал стены, все впадинки, все трещинки, вдохнул все пары, до последнего облачка. Так почему же он все еще бежит? Как, как он может бежать? Почему? … гон, сумасшедший гон, непрекращающаяся пляска… Любовь? Может быть, он бежит из-за любви? Нет! Он не знал любви. Никто никогда не любил его. И он сам никогда не любил. Не умел. Не видел необходимости, смысла. Ему было запрещено любить. Любовь бы мешала, отвлекала, похищала бы его силу, энергию, его «акадзами томеричи», его дух. Любовь была бы помехой, досадным препятствием на его пути. Его пути…Его пути? Куда привел его этот путь? В эти безжизненные горы, на этот финальный поединок, поединок, который он уже проиграл? Проиграл девять дней назад. Или, может быть, еще раньше? Да и что это такое, о чем все так упорно твердят? Какие такие неизвестные ему механизмы души могут заставить его полюбить? Да и кого? Кого он мог полюбить? Он никогда не смотрел на женщин так, как должен смотреть на них мужчина. Он был воином, охотником, а не слабовольной, мягкотелой мямлей, который, увидев синее, с розовой бабочкой шимоно, начинал пускать слюни и дрожать, словно в лихорадке. Его сестры? Они не были женщинами. Они были такими же воинами, как и он. И он не любил их. Он не любил даже своих учителей. Он уважал их, беспрекословно слушался, выполнял все приказы, но вовсе не любил их. Так что же гонит его? Что? Где ответ на этот вопрос? Что он слышит? Шум… неясный шум. Это шум моря! Так вот откуда этот холодный, соленый ветер! Он добежал до самого моря! О, долгий же он проделал путь… Все, это конец. Там, в воде он найдет ответы на все свои вопросы, на вопросы, которые он боялся задавать себе, но которые наконец то задаст сейчас. Теперь можно. Он вдохнет в последний раз своей истерзанной грудью этот воздух, этот соленый воздух, который уже даже не обжигает его сухие легкие. Так вот зачем он бежал! Он все-таки обманул своих преследователей! Увернулся, улизнул! Они не получат его! Не обезглавят, не рассекут пополам, как рассекли и обезглавили его братьев и сестер, его учителей, которых, как ему казалось, никто и никогда не сможет победить, повергнуть, растоптать, рассеять одним лишь дуновением. Смогли. Пришли те, кто оказался сильней. Он был быстрее ветра, но они были еще быстрее. Он был проворней ласки, но они еще были проворней. Он был хитер, как заци-йазуши1, они были хитрее. Конец. Это конец. Ну что ж, да будет так! Это его последнее послание этому миру, этому солнцу, этому морю, этим кустам, деревьям, этим птицам, что кружат в высоте. Да будет так! Вот это, оно, то самое главное, что он усвоил за годы учебы и тренировок - да будет так. “Увидишь ты, что земля разверзлась под ногами твоими и летишь ты вниз, в бездну – не бойся. Не кричи, как баран, которого ведут на задний двор, что бы перерезать горло и сварить на ужин. Засмейся в сердце своем и воскликни – Да будет так! Это единственное, что ты сможешь сделать, летя вниз”. Но что это за тень справа? Это…нет, нет, это его глаза уже начинают отказывать ему… Или это ветер занес в них соринку, крохотную песчинку, которая мешает ему видеть? И слева тень? Неужели его догнали? Но почему же он не услышал? Он трет глаза, своими холодными, бесчувственными руками он трет свои невидящие глаза, но тени остаются, не исчезают, они подходят, окружают его, он видит хищный оскал, их ухмылки, их смеющиеся лица. Нет! Не сейчас, только не сейчас, он добежит до моря, до воды, он нырнет в глубину, они не должны получить его, растерзать, надругаться над его бездыханным телом, телом, в котором уже не осталось ничего… Ничего? Нет! Осталось! Осталось его презрение, его вызов, его последнее “Да будет так!” Он смеется им в лицо! Да будет так! Хорошо, хватайте его, рвите! Вы победили! Он умеет принимать поражение с улыбкой на устах! Это его первое и последнее поражение! Он смеется! Смеется? Нет! Он не может смеяться! Его лишили даже этого! Одеревеневшие мышцы сводит судорога, они застывают, каменеют. Они больше не слушаются его. Его тело уже мертво, оно падает на песок. Он добежал до песка. Он падает. Падает на спину. Губы плотно сжаты, на них уже лежит печать смерти, но его глаза, в которых по-прежнему горит холодным черным пламенем бесконечное презрение, бесконечный вызов, смотрят спокойно и уверенно. Да будет так. Он видит узкую, отливающую в лучах солнца ярким золотом полосу металла. Она поднимается. Она поднимается, что бы потушить, загасить это пламя. Да будет так. Смерть не успела задать ему свой вопрос? Да будет так! Он не нашел то, что искал? Да будет так! Он уже не видит, как быстрой молнией сверкает серебряная звезда, как вонзается в тень. Как эта тень падает на него, заливая его горячей, красной кровью. Как падает рядом занесенный меч. Он уже ничего не видит и не слышит. Эта горячая, красная кровь заливает его, обволакивает, тянет вниз, он погружается в бесконечный, красный океан, он тонет в нем, растворяется… Он успел, он добежал…
1. заци-йазуши – дше-хуны (демоны) коварства и обмана, существа, жившие в дремучих лесах, хитростью заманивавшие неосторожных путников в свои ловушки и убивавшие их.
Продолжай... перечисли ещё чего-нибудь - мне правда интересны твои мысли. Скажи чего-нибудь про ДЕРЬМО на сайте... блиц-игра =)
! в принципе, небольшая вероятность ошибки есть, но сокрее всего ты прав - папашей агнца был именно баран, увы!