» Красивые, короткие стихи II

Лишь в минуты просветленья
Пробужденная душа
И печаль, и наслажденья
Пьет из полного ковша,

Расширяет кругозоры,
Растворяет небеса,
Видит светлые просторы,
Созидает чудеса.

Дни обычности нелепой
Скудной струйкою текут,
Загоняют душу в склепы,
Все проходы стерегут.

Впечатления все вялы.
Где же правда, где же ложь?
Точно ложечкою малой
Капли кисленькие пьешь.

Сологуб, Фёдор Кузьмич

Пространство
Н. Н. Вильям-Вильмонту

К ногам прилипает наждак.
Долбеж понемногу стихает.
Над стежками капли дождя,
Как птицы, в ветвях отдыхают.

Чернеют сережки берез.
Лозняк отливает изнанкой.
Ненастье, дымясь, как обоз,
Задерживается по знаку,

И месит шоссейный кисель,
Готовое снова по взмаху
Рвануться, осев до осей
Свинцовою всей колымагой.

Недолго приходится ждать.
Движенье нахмуренной выси, —
И дождь, затяжной, как нужда,
Вывешивает свой бисер.

Как к месту тогда по таким
Подушкам колей непроезжих
Пятнистые пятаки
Лиловых, как лес, сыроежек!

И заступ скрежещет в песке,
И не попадает зуб на зуб,
И знаться не хочет ни с кем
Железнодорожная насыпь.

Уж сорок без малого лет
Она у меня на примете,
И тянется рельсовый след
В тоске о стекле и цементе.

Во вторник молебен и акт.
Но только ль о том их тревога?
Не ради того и не так
По шпалам проводят дорогу.

Зачем же водой и огнем
С откоса хлеща переезды,
Упорное, ночью и днем
Несется а север железо?

Там город, — и где перечесть
Московского съезда соблазны,
Ненастий горящую шерсть,
Заманчивость мглы непролазной?

Там город, — и ты посмотри,
Как ночью горит он багрово.
Он былью одной изнутри,
Как плошкою, иллюминован.

Он каменным чудом облег
Рожденья стучащий подарок.
В него, как в картонный кремлек,
Случайности вставлен огарок.

Он с гор разбросал фонари,
Чтоб капать, и теплить, и плавить
Историю, как стеарин
Какой-то свечи без заглавья.

(Борис Пастернак)

Равно для сердца мило,
Равно волнует кровь -
И то, что прежде было,
И то, что будет вновь,
И темная могила,
И светлая любовь.

А то, что длится ныне,
Что мы зовем своим,
В безрадостной пустыне
Обманчиво, как дым.
Томимся о святыне,
Завидуем иным.
Сологуб, Фёдор Кузьмич

Свидание
Засыплет снег дороги,
Завалит скаты крыш,
Пойду размять я ноги:
За дверью ты стоишь.

Одна, в пальто осеннем,
Без шляпы, без калош,
Ты борешься с волненьем
И мокрый снег жуешь.

Деревья и ограды
Уходят вдаль, во мглу.
Одна средь снегопада
Стоишь ты на углу.

Течет вода с косынки
За рукава в обшлаг,
И каплями росинки
Сверкают в волосах.

И прядью белокурой
Озарены: лицо,
Косынки и фигура
И это пальтецо.

Снег на ресницах влажен,
В твоих глазах тоска,
И весь твой облик слажен
Из одного куска.

Как будто бы железом,
Обмакнутым в сурьму,
Тебя вели нарезом
По сердцу моему.

И в нем навек засело
Смиренье этих черт,
И оттого нет дела,
Что свет жестокосерд.

И оттого двоится
Вся эта ночь в снегу,
И провести границы
Меж нас я не могу.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

(Борис Пастернак)

Ночь, одержимая белизной
кожи. От ветреной резеды,
ставень царапающей, до резной,
мелко вздрагивающей звезды,
ночь, всеми фибрами трепеща
как насекомое, льнет, черна,
к лампе, чья выпуклость горяча,
хотя абсолютно отключена.
Спи. Во все двадцать пять свечей,
добыча сонной белиберды,
сумевшая не растерять лучей,
преломившихся о твои черты,
ты тускло светишься изнутри,
покуда, губами припав к плечу,
я, точно книгу читая при
тебе, сезам по складам шепчу.

И. Бродский
<1987>

Сирень
Положим, — гудение улья,
И сад утопает в стряпне,
И спинки соломенных стульев,
И черные зерна слепней.

И вдруг объявляется отдых,
И всюду бросают дела.
Далекая молодость в сотах,
Седая сирень расцвела!

Уж где-то телеги и лето,
И гром отмыкает кусты,
И ливень въезжает в кассеты
Отстроившейся красоты.

И чуть наполняет повозка
Раскатистым воздухом свод, —
Лиловое зданье из воска,
До облака вставши, плывет.

И тучи играют и горелки,
И слышится старшего речь,
Что надо сирени в тарелке
Путем отстояться и стечь.

(Борис Пастернак)

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад тёмно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнёт над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой, -
словно девочки-сёстры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

(И. Бродский)

Хмель
Под ракитой, обвитой плющом,
От ненастья мы ищем защиты.
Наши плечи покрыты плащом.
Вкруг тебя мои руки обвиты.

Я ошибся... Кусты этих чащ
Не плющом перевиты, а хмелем.
Ну так лучше давай этот плащ
В ширину под собою расстелим.

(Борис Пастернак)

Итака

Воротиться сюда через двадцать лет,
отыскать в песке босиком свой след.
И поднимет барбос лай на весь причал
не признаться, что рад, а что одичал.

Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;
но прислуга мертва опознать твой шрам.
А одну, что тебя, говорят, ждала,
не найти нигде, ибо всем дала.

Твой пацан подрос; он и сам матрос,
и глядит на тебя, точно ты - отброс.
И язык, на котором вокруг орут,
разбирать, похоже, напрасный труд.

То ли остров не тот, то ли впрямь, залив
синевой зрачок, стал твой глаз брезглив:
от куска земли горизонт волна
не забудет, видать, набегая на.

И. Бродский
<1993>

x x x
Так начинают. Года в два
От мамки рвутся в тьму мелодий,
Щебечут, свищут, — а слова
Являются о третьем годе.

Так начинают понимать.
И в шуме пущенной турбины
Мерещится, что мать — не мать
Что ты — не ты, что дом — чужбина.

Что делать страшной красоте
Присевшей на скамью сирени,
Когда и впрямь не красть детей?
Так возникают подозренья.

Так зреют страхи. Как он даст
Звезде превысить досяганье,
Когда он — Фауст, когда — фантаст?
Так начинаются цыгане.

Так открываются, паря
Поверх плетней, где быть домам бы,
Внезапные, как вздох, моря.
Так будут начинаться ямбы.

Так ночи летние, ничком
Упав в овсы с мольбой: исполнься,
Грозят заре твоим зрачком,
Так затевают ссоры с солнцем.

Так начинают жить стихом.

(Борис Пастернак)

Пройдёт и ночь, пройдёт и день,
Пройдут недели и года,
Как полем облачная тень,
Пройдут - и нет от них следа.
Пройдёт и жизнь, исчезнешь ты,
Исчезнут все твои мечты...
И для чего, бог весть, ты жил,
И ненавидел, и любил?..
И тайна вечная творца
Всё будет тайной без конца.

(И. Суриков)

x x x
Берегом, берегом, с разбегу,
Туда, где в буране ослепли дома,
Где в день и в поле осыпается снегом
Зимних дерев буревая кутерьма!
В домике старого лесничего
Жарко топят печь.
От говора огня, как от говора птичьего
Ни ходить, ни сесть, ни лечь.
И поет огонь
О том,
Что метельный конь
За окном.
На узде коня
Алая звезда,
Что уедешь среди дня,
Не вернешься никогда.

(Надежда Павлович)

«Что ты затосковал?»
- «Она ушла».
- «Кто?»
- «Женщина. И не вернётся,
Не сядет рядом у стола,
Не разольёт нам чай, не улыбнётся;
Пока не отыщу её следа -
Ни есть, ни пить спокойно не смогу я...»
- «Брось тосковать! Что за беда?
Поищем - и найдём другую».
. . . . . . . . . . .
«Что ты затосковал?»
- «Она ушла!»
- «Кто?»
- «Муза. Всё сидела рядом.
И вдруг ушла и даже не могла
Предупредить хоть словом или взглядом.
Что ни пишу с тех пор - всё бестолочь, вода,
Чернильные расплывшиеся пятна...»
- «Брось тосковать! Что за беда?
Догоним, приведём обратно».
. . . . . . . . . . . . . .
«Что ты затосковал?»
- «Да так...
Вот фотография прибита косо.
Дождь на дворе, забыл купить табак,
Обшарил стол - нигде ни папиросы.
Ни день, ни ночь - какой-то средний час.
И скучно, и не знаешь, что такое...»
- «Ну что ж, тоскуй. На этот раз
Ты пойман настоящею тоскою...»

(К. Симонов)

x x x
Извечную печаль таит в себе природа,
О, смуглый лик луны над вырезом дерев
И звезд едва мерцающий посев
На черноземе тучном небосвода,

И белый камень в серебре полей,
Невыразимые таящий думы,
И моря шум тревожный и угрюмый,
И слезы на листве упругой тополей!

И, если ветерка проносится дыханье,
Как эхо музыки незримых сфер,
Лишь призрачный господствует размер
Над хаосом неясным содроганья.

И музыка сама — не есть ли только звук
Косноязычных слов, невоплотимых мук
Первоначального молчанья?

(Надежда Павлович)

Ребёнок- это чудо,
Но ты смотри во все глаза,
Дабы не было дитяти худо,
Не текла по щеке слеза.
Ведь если вдруг его обидишь,
Он станет ненавидеть вас.
И вскоре ты увидишь:
Когда наступит трудный час,
Ребёнок, помня зло,
Не станет утешать любя.
И думая, что месть- добро,
Ребёнок огорчит тебя…

Надежда Начётова

Ах, знаете вы тот аэропорт,
Где толпы пассажиров многотонны,
Где самолеты кружатся толпой
Над полосой горячего бетона.

Небрит, несовершенен, но красив
Я слушал там, как приглашенье к старту:
"имеются свободные такси
В Алупку, в Феодосию и в Ялту".

Увы, но я там был случайный гость,
Не для меня маршруты эти были,
Меня ждала страна сплошных снегов -
Суровые арктические мили.

И там, где ветер айсберги носил,
Я говорил: "не вешать нос, ребята.
Имеются свободные такси
В Алупку, в Феодосию и в Ялту".

Забросила судьба туда меня
Через одно созданье дорогое,
Которое решило поменять
Одно, как говорится, на другое.

И, до конца ее не расспросив,
Я ей сказал чуть-чуть холодновато:
"имеются свободные такси
В Алупку, в Феодосию и в Ялту".

Вот так живу за тридевять земель,
Курю табак на баке пакетбота.
Язычник, поклоняюсь я зиме,
Помноженной на тяжкую работу.

Когда-нибудь и я паду без сил
На той земле, что праздностью объята.
Имеются свободные такси
В Алупку, в Феодосию и в Ялту.

(Ю. Визбор)

x x x
Книга о тихом Китеже-граде.
В углу Богоматерь блистает над нами,
А в мертвом, в потерянном, в слепнувшем взгляде
Все то же родное и темное пламя...

И снится, и снится, и бродит по дому тревога...
Куда мне бежать, дорогие, ослепшие очи!
Далеко от мира и даже далеко от Бога
Дыханье вьюжной серебряной ночи.

(Надежда Павлович)

А ты?
Входя в дома любые -
И в серые,
И в голубые,
Всходя на лестницы крутые,
В квартиры, светом залитые,
Прислушиваясь к звону клавиш
И на вопрос даря ответ,
Скажи:
Какой ты след оставишь?
След,
Чтобы вытерли паркет
И посмотрели косо вслед,
Или
Незримый прочный след
В чужой душе на много лет?

(Л. Мартынов)

x x x
Летит, качается вагон,
Поскрипывают буфера,
И тот, кто в этот час влюблен,
Был незнаком вчера.

Счастливая моя метель,
Воздушный, белый хмель...
Была душа и нет души...
Снежок, лети. Снежок, шурши.

И тот, кто в этот час влюблен,
Забудет обо всем...
Лети, мой поезд, под уклон,
Греми глухим мостом.

Жизнь унеси и оглуши.
Была душа и нет души.

(Надежда Павлович)

Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою...

Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром...

Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей...

(Н. Рубцов)

Летний сад
    Петрово диво! Под снегами
Уснуло непробудно ты,
Висят чугунные мосты
И глухо не гремят цепями.

    Дерев оледенелый бег
И вазы финского гранита,
Здесь буря жизни позабыта,
Стихает день; слетает снег.

    Смотри, хозяин твой державный
Проходит снова поутру,
И снова город своенравный
Застыл, робеет на смотру.

    И смотр жесток: дубинка свищет
И бьет по согнутым плечам,
Иль это вихрь внезапный рыщет
По опустелым берегам?

    Иль это лед Нева взломала
И Летний сад шумит, как встарь?
И удаляется усталой,
Тревожной тенью государь...

(Надежда Павлович)

Вот автобус преогромный, словно желтый паровоз,
Пассажиры пожилые, все в очках для наблюденья.
Это шофер заграничный немцев западных привез
На поляночку лесную, где гуляют привиденья.

Речка тихая играет, птичка божия поет,
Ходят парочки в обнимку, блещут зори и закаты.
Привиденья получают небогатый продпаек,
Пишут письма перед боем. Проверяют автоматы.

Немцы старые выходят и платочки достают,
Молча смотрят на ромашки, на цветы Иван-да-Марья.
А в лесу, готовясь к бою, привидения снуют
И на родственников ближних обращают ноль вниманья.

Тридцать лет усталый ротный все твердит один приказ.
Тридцать лет дымок струится над жестяной кружкой с чаем.
Тридцать лет ефрейтор звонит в недалекий штаб полка,
Но ни разу в тридцать лет штаб полка не отвечает.

И без крика, и без грома бой идет, ужасный бой,
Ежедневно повторяясь, как заевшая пластинка...
Уезжает тот автобус, пыль волочит за собой,
И в поселке дачном дети - все с жевательной резинкой.

(Ю. Визбор)

x x x
            М. К. Неслуховской
            Петербургу быть пусту.

Ломают дом, а день совсем пустой;
Желтеет небо над скелетом крыши,
И ветер северный свободно дышит
Над городом, мостом и надо мной.
Не жаль разрушенного пепелища,
И весел стук упорный топоров,
Как будто дик нам строгий строй домов,
Как будто вновь волками мы зарыщем
В родных полях, и снова ветр и снег
Замедлят наш голодный хищный бег.
Мы — граждане покинутого града,
И дикий, древний нам приснился сон.
Напрасно над высокою оградой
Блестящий шпиль и ангел вознесен!
Здесь городу не быть и мордою звериной
Болото финское оскалилось, глядит.
Пройдут века, и пристаней гранит
В глубокие осядет котловины,
И волчий вой, дремучий долгий вой
Над развороченной раздастся мостовой.

(Надежда Павлович)

Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос.
Я вижу не то, во что ты одета, а ровный снег.
И это не комната, где мы сидим, но полюс;
плюс наши следы ведут от него, а не к.

Когда-то я знал на память все краски спектра.
Теперь различаю лишь белый, врача смутив.
Но даже ежели песенка вправду спета,
от нее остается еще мотив.

Я рад бы лечь рядом с тобою, но это — роскошь.
Если я лягу, то — с дерном заподлицо.
И всхлипнет старушка в избушке на курьих ножках
и сварит всмятку себе яйцо.

Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щелочь.
Это всегда помогало, как тальк прыщу.
Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь.
Ты носишь светлые платья. И я грущу.

И. Бродский, <1993>

x x x
Мороз-разбойник хозяин здесь...
Плотнее окна свои завесь,

Чтоб мертвый холод не подул
От черных улиц, от белых скул!..

Мне в эту ночь который раз
Не отвести усталых глаз

От светлой полоски в твоем окне,
В тяжелом, в тихом, в глухом сукне!..

(Надежда Павлович)

На деревьях не иней,
А белая грусть.
Ты не плачь, дорогая,
Я скоро вернусь.

Ты не плачь!
Я твою горевую слезу
Через дальние дали
С собой увезу.

Успокойся! Мы любим.
Мы живы. Мы — мы,
Две снежинки
На чёрных ресницах зимы.

(В. Боков)

x x x
Недобрая ночь с недоброй тоской;
Косматое небо встает над рекой,

И бродит, и стонет, и свищет мороз;
По пояс Исакий в сугробы врос.

И черным комком у церковных плит
Лежишь ты, жизнью и Богом убит.

Твоя чистота никому не нужна,
И песня твоя никому не слышна,

Да, верно, и не было той чистоты,
А песни своей не запомнишь и ты.

(Надежда Павлович)

x x x
Песня моя. Вьюга моя.
    Северные края.
И шпал пробег, и спящий бор,
    И твой обжигающий взор.

Ты не гляди в глаза мои
    И не ласкай меня.
Запели дикой вьюгой дни,
Смотри, уплыли все огни
    В пустынные поля...

Моя звезда, мой поезд, мчись.
    Нет станций на пути,
И если вскрикну я: «Вернись!»
    — Не слушай и лети.

(Надежда Павлович)