» Красивые, короткие стихи II

...НЕБУ

Поздно иль рано
выставлен счёт,
платит исправно
всё, что умрёт.
Ветром прошиты,
под окоём
топают свиты
душ и знамён.
Здесь, где за стремя
держит нас век,
форма и время -
только разбег.
Здесь неустанно
истина лжёт,
так как обманом
лишь и живёт.
Чёрный засов
на дубовой двери.
Если Ты есть,
отвори -
сотвори
чудо, Господь,
ибо в этой ночи
мир рассыпается
на кирпичи!

Михаил Гофайзен

...ЗЕМЛЕ

Сердце за сердце,
беду за беду –
всяк по себе
обретает узду.
Сцену, кулисы,
изгнание, яд –
выбрал не ты,
а Афины, Сократ!
Трудно представить
водораздел –
память и Память
духа вне тел.
Память запятнана
хищной тоской.
Если мучительно -
значит живой.
Я на чужбине
нашёл бы свой ад -
быть умерщвлённым,
как Алкивиад!
Только зачем
эти игры с судьбой,
если и дома
я тоже изгой.
Бред наша чаша -
отчаянья бред.
Что ж,
начинай, если хочешь,
Лаэрт!

Михаил Гофайзен

Луна на море


Луна уже покинула утесы,
Прозрачным море золотом полно,
И пьют друзья на лодке остроносой,
Не торопясь, горячее вино.

Смотря, как тучи легкие проходят
Сквозь-лунный столб, что в море отражен,
Одни из них мечтательно находят,
Что это поезд богдыханских жен;

Другие верят — это к рощам рая
Уходят тени набожных людей;
А третьи с ними спорят, утверждая,
Что это караваны лебедей.

Николай Гумилёв

Не хочется двигаться.
Ветер восточный.
Кровоподтёки просочившегося дождя
на потолке.
Стёкла.
За стёклами
без малейших признаков солнца
лиц опущенные забрала
Жизненные показатели,
как температура на улице,
близки к нулю.
Если б не ныла спина
повыше крестца
и не боль,
закостеневшая в подреберье
(область души?),
был бы уверен,
что я,
мы -
запись на чьей-то кассете,
помимо которой
нет ничего на свете
ни вне,
ни на этой планете.
Что изменится в мире,
если к местоимению
добавится слово «нет»?..
Быть может,
именно этот вопрос
заставляет беспокоить рассвет –
невозможность исчезнуть бесследно
из утреннего троллейбуса,
из кухонных склок,
из казённых бумаг,
как дождь на карнизе -
из жизни.

Где ты?
Я стал забывать лицо –
гримасы психеи.
Где ты?
На востоке?
На западе?
В Иудее?
Странное свойство пространства –
когда я думаю о тебе,
ты кажешься мне везде.
Говорят,
что, мол, время лечит.
Со временем руки,
сердца
уже не так обжигает
огонь,
да беда ведь в том,
что выжженное –
чернеет,
и потом,
что не горит –
не греет.

Грусти несметной время -
грустно
в Первопрестольной.
Грели мы
безыскусно.
Гасли мы
подневольно.
Время,
пространство,
память
съёжились,
сбились в точку.
Горько,
как горько,
кануть,
выплатив жизнь в рассрочку!

Светает,
но не светлеет.
Что заставляет биться
сердце?
Надежда?
Вера
в то, что всё повторится?
Есть у природы свойство
всё повторять однажды.
Может быть, наше сходство
не ошибётся дважды?

Чужая страна здесь.
Чужие лица.
До чёртиков тянет напиться.
Не хочется растворяться,
но всем суждено раствориться.
Где ты?
В Америке?
В Иудее?
На что заменила меня?
Кем заменил тебя?
Незаменимых,
если не врут,
не бывает.

Светлеет?
Куда там!
Всего лишь –
светает.

Михаил Гофайзен

Ты родилась…
но было поздно.
Креститель умер.
Иордан
прогорк и высох.
Ночь беззвёздна.
И правит истиной обман.
Мы задыхаемся.
Без веры
всему мгновенья сочтены.
И что в сравненье
горечь Меры,
с безмерной горечью вины.
Дрожат осины -
рок Иуды.
Мы меру крови
весь наш путь
мешали с мерою цикуты,
свою отстаивая суть.
Ты родилась…
Темно.
Безбожно.
И лет прошедших душит клеть.
Ночь без тебя,
и невозможно
ни толком жить, ни умереть.

Михаил Гофайзен

Поэзия должна быть странной,
Шальной, бессмысленной, туманной
И вместе ясной, как стекло,
И всем понятной, как тепло.

Как ключевая влага чистой
И, словно дерево, ветвистой,
На всё похожей, всем сродни.
И краткой, словно наши дни.

(Д. Самойлов)

Любимая!
Какое дождливое лето!
Правда, много грибов.
Старики говорят – примета,
якобы столько бывает
в годы перед войной,
то есть наступит время
сполохов над головой,
когда сердце спрятано в хаки,
реальность страшней, чем миф,
глоток из армейской фляги,
второй – если будешь жив.

Любимая!
Как и в играх «иду на вы»,
отнюдь не меньше боли
в идах земной любви.
Может быть, меньше крови,
а слёзы всё те же - вдовьи,
и до смешного мало
спичка в руках горит,
вечной тоской по шпалам
сердце стучит,
стучит…

Михаил Гофайзен

Закончена охота на волков,
но волки не закончили охоты.
Им рисковать покуда неохота,
но есть ещё немало уголков,
где у самой истории в тени
на волчьем солнце греются волчата.
Тихонько тренируются они,
и волк волчице молвит: - Ну и чада! -
В статистике всё волчье - до нуля
доведено. Истреблено всё волчье.
Но есть ещё обширные поля,
чащобы есть, где волки воют. Молча.

(Б. Слуцкий)

Когда-нибудь
какой-нибудь Разума отдалённый потомок,
какой-нибудь осквернитель праха
с каких-нибудь дальних планет,
не ведающий пред могилами страха,
какой-нибудь антропо- или
палеонтолог
отдёрнет последний полог
камней ли, земли, пыли
и,
если нас не сожгут, любимая,
а похоронят вместе
в каком-нибудь тихом месте,
возможно,
именно на нашем примере
прольёт в тамошнюю науку свет:
найдена уникальная хромосома
любви - вражды,
к сожалению –
носителей больше нет,
вымерли, скажем, в эпоху землеолита.

Потом
новая цивилизация будет гадать
о причинах исчезновения вида,
но так и не поймёт, что для нас
со всей нашей кутерьмой
однажды случился,
и продолжается,
и продолжается
День Восьмой.

Михаил Гофайзен

Не удержал усилием пера
Всего, что было, кажется, вчера.

Я думал так: какие пустяки!
В любое время напишу стихи.

Запаса чувства хватит на сто лет —
И на душе неизгладимый след.

Едва настанет подходящий час,
Воскреснет всё — как на сетчатке глаз.

Но прошлое, лежащее у ног,
Просыпано сквозь пальцы, как песок,

И быль живая поросла быльём,
Беспамятством, забвеньем, забытьём...

(В. Шаламов)

Я не видел тебя никогда,
Сон весенний тебя даровал!
На стекле я рисую портрет.
Для лица начерчу я овал.

Как в мечтах я рисую тебя.
Я рисую тебя как могу…
Для себя на стекло набросал,
Я бровей твоих тонких дугу!

На стекле я глаза распахну.
Чтоб на мир мой смотрели они,
Если дождь постучится в окно,
Чтоб мои были в нем не одни!

В тайне я твой портрет рисовал,
Пусть секрет сохраняется мой!
Если в дом проберется тоска-
Подышу на стекло, ты со мной..

Андрей Верещагин

Мы живём в дождливое лето
на стыке двух эр,
на самой границе Этого света
и света, который зовётся Тем.
В такую пору, любимая,
сладострастье – беда поэта,
поскольку любовь,
о чём я уже писал,
как и все мы,
смертна.
Где-то
угрюмые дети ветра
шарят по чердакам.
Где-то,
сопротивляясь сырости,
падает вниз штукатурка,
с понятием пусто
совокупляя понятие гулко…

Какое дождливое лето!

До свиданья, любовь моя.
Целую.
Планета Земля.
Двухтысячный год.
Я.

Михаил Гофайзен

Словно бегун перед финишем,
задыхается Город,
намертво застёгивая сострадание
пуговицами глаз.
Сердце становится затихающим звуком,
и нет возврата,
как к раковине у моря,
засыпанной пеплом Везувия,
или ять,
утраченному русским правописанием.
Все больше кажется, что ты -
фрагмент росписи,
затерявшейся где-то под куполом церкви.
Она плотнее и плотнее
обступает непроницаемостью озера,
и уже нет
ни окрашенной кровью осеннего божества листвы,
ни вавилонских очередей в храм Милитты
из желающих отдаться чужестранцам,
ни толкований слов
о толкованье Слова,
ни Герострата,
ни Геродота,
ни…
Только Время,
лишённое своей завершённости,
а значит бессмысленное,
как третейский суд однообразно,
как гулкий дождь разводами луж,
идёт,
нанизывая за звеном звено
фигур и душ.

Михаил Гофайзен

Я мохом серым нарасту на камень,
Где ты пройдёшь. Я буду ждать в саду
И яблонь розовыми лепестками
Тебе на плечи тихо опаду.

Я веткой клёна в белом блеске молний
В окошко стукну. В полдень на углу
Тебе молчаньем о себе напомню
И облаком на солнце набегу.

Но если станет грустно нестерпимо,
Не камнем горя лягу я на грудь -
Я глаз твоих коснусь смолистым дымом:
Поплачь ещё немного - и забудь...


(В. Шефнер)

Без возраста,
лицо-ушанка,
передник,
бляха на груди -
таких бывало пруд пруди
дома встречали спозаранку.
Один заученный оскал -
дворов в отставке генерал -
он слал, беря под козырёк,
изменчивым ветрам дорог.
Ах, соглядатай-бородач,
что навсегда неотделим
в сознанье от зловещих сил!

Михаил Гофайзен

напишу одну строчку, которую помню:

стоит самшит, старик-самшит
и тихо листьями шуршит...

автор-тоже не помню...(может кто знает?)

wercatunia

Цитата:

автор-тоже не помню

Увы, Гугл тоже не знает


Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад тёмно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнёт над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой, -
словно девочки-сёстры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

(И. Бродский)

Чернея на снегу, как грач,
он мёл раненько поутру,
сметая талую луну,
останки ночи, страх, шаги,
зимы и осени торги,
газет и кумушек молву,
окурки, фантики, листву,
собачьей радости следы,
осколки лампочки-звезды,
неосторожную судьбу,
он мёл
к финальному костру.

Михаил Гофайзен

День молочно-сизый расцвел и замер;
Побелело море; целуя отмель,
Всхлипывают волны; роняют брызги
Крылья тумана.

Обнимает сердце покорность. Тихо...
Мысли замирают. В саду маслина
Простирает ветви к слепому небу
Жестом рабыни.

Максимилиан Волошин, 20 февраля 1910

Поймай это слово, сожми, сгусти.
Пусти по ветру, как дым.
Поймай и, как бабочку, отпусти
Свет одинокой звезды.
На маленький миг ладони твои
Чужое тепло возьмут.
Счастье всегда достаётся двоим
И никогда одному.

(П. Коган)

Со временем смешались нравы,
и говоры, и сны, и страны.
Автомобильные отары
у светофоров блеют.
Право,
не уследил бы он за всем,
что стало этим или тем, -
меланхолический сатир
асфальта, стёртого до дыр,
и плотоядных дней предтеча,
что ждали срока
недалече.

Михаил Гофайзен

Куда ушли былые корабли?
Где утонули наши пароходы?
И где народы, что костьми легли
В угоду грозной прихоти природы?
Где прошлый год?
Тот месяц?
Этот миг?
Лишь в музыке стиха
И звоне клавиш,
Лишь в памяти компьютеров и книг,
И в молчаливом безобразье кладбищ.
Река времён безудержно несёт
Эпох и войн гремучие каменья.
Зачем любовь,
продлившая исход
Из тьмы во тьму бессчётным поколеньям?
А люди
на полуночном мосту
Короткой жизни,
выпавшей случайно,
Заглядывают робко в пустоту,
Сливаясь с ней
безмолвно, и печально.

(И. Жданов)

Бровей бывало легкий взмах
проинформирует прохожих -
и тех, что в шляпах на глазах,
и тех, что в кожанках –
попозже.
Как свежевыпеченный хлеб
будил дурманом шум в парадном!
К Борису в гости топал Глеб
часу в четвёртом или пятом.
Ах, запах утренних газет!
На улочки втекал народец,
портрет меняя на портрет.
Герой наш мёл.
Канатоходец.

Михаил Гофайзен

Заблудились в изгибах изгои -
Из овалов не выйдут герои,
Время-дышло вошло в нас и вышло,
В лазаретах защитники Трои.

Берегут свою кровь и разлуку,
Не загнать на чужие пожары
Эту теплую, честную суку,
Эти томные, нежные чары.

Не виню равнодушных, сам грешен,
Слишком много на каждом проклятья.
Я искал дорогие объятья -
И нашел, и удобно повешен.

В ресторане, под звуки ванили,
Поп-звезда расплела злые груди,
В пьяной тьме киловаттной кадрили
Превращаются в прошлое люди.

Наши песни там только - помеха.
Умирать, чтобы жить - не для "вечных".
И жует бесконечное эхо,
Как бифштексы, молитвы конечных.
Ю. Шевчук

Как ни мела асфальт метла,
да нравы становились строже -
его история была
на все истории похожа.

Герой исчез и навсегда,
а с ним
эпоха умерла.

Михаил Гофайзен

ПОЛНОЧНОЕ ОКНО

В чужом окне чужая женщина не спит.
Чужая женщина в чужом окне гадает.
Какая карта ей сегодня выпадает?
Пошли ей, Господи, четверку королей!

Король бубей, король трефей, король червей,
король пиковый, полуночная морока.
Все карты спутаны - ах, поздняя дорога,
пустые хлопоты, случайный интерес.

Чужая женщина, полночное окно.
Средина августа, пустынное предместье.
Предвестье осени, внезапное известье
о приближенье первых чисел сентября.

Чужая женщина, случайный интерес.
Все карты спутаны, последний лепет лета.
Средина августа, две дамы, два валета,
предвестье осени, десятка и король.

Предвестье осени, преддверье сентября.
Невнятный шелест, бормотанье, лепетанье.
Дождя и тополя полночное свиданье,
листвы и капель полусонный разговор.

Чужая женщина, полночное окно.
Средина августа, живу в казенном доме.
Преддверье осени, и ночь на переломе,
и масть бубновая скользит по тополям.

Чужая женщина, последний свет в окне.
И тополя меняют масть, и дом казенный
спит, как невинно осужденный и казненный
за чьи - неведомо, но тяжкие грехи.

Юрий Левитанский

и потому что Вас мне не обнять
мне в утешение дано понять -
как дождь растет из облака на плечи
как падает душа - до облаков
и как земля поет - без дураков
и целым стать стремятся части речи

за то, что я вдали от Ваших уст
мне дан страниц неопалимый хруст
и сердца стук о сомкнутые веки
и жизнь в бреду, пока еще бреду
и счастье первой попадать в беду
и дар входить в одни и те же реки

и оттого, что я для Вас никто
мне кажется, что лет так - через сто
Вы, взятый в херувимы Безначальным
в какую-нибудь летнюю грозу
мой силуэт заметите внизу
И на секунду станете печальны

Мария Протасова, 2009

Ты сам поймёшь, когда нагрянет старость,
И в прошлом разберёшься неспеша,
Что в молодости жизнь твоя осталась,
Там поселилась вечная душа.
Там мотоциклы, лошади и дети,
Там васильки полмира замели...
Вот потому-то
в самом юном цвете
На суд придут все мёртвые Земли.

(И. Жданов)

Сквозь сон над числами мостов,
что над Москвой рекой пустуют
глядят скворечники постов,
в булыжный гул дожди фасуя.
Теперь лишь в свадебных чинах
в литературный вхож он свет,
как «верьх»,
«у булошной»,
«в концерт»,
своим баском с протяжным «а».
Кто разберёт игру причин
в чередовании личин?

Михаил Гофайзен

Как удержать мне тебя, подруга?
Ранняя осень грозит бедой.
Узкие реки набиты туго
Желтой крутящеюся водой.

Ржавчина листья деревьев гложет.
Долго ли быть нам с тобой вдвоем?
Море ворочается на ложе,
На каменистом ложе своем.

Нет в октябре на любовь ответа, -
Летних романов прошла пора.
Гуси, как шхуны, приводят к ветру
Крыльев пернатые кливера.

В зимнем краю не бывает юга.
Долго тепло не придет сюда.
Как удержать мне тебя, подруга,
В эти осенние холода?

Что нам сулит над поникшей чащей
Непостижимая для веков
Тайная клинопись стай летящих
В свитке обугленных облаков?

(А. Городницкий)