» Красивые, короткие стихи II

Нынче в ельничке колком,
Только сгустилась мгла,
Чуть не завыл я волком,
Вспомнив, что жизнь прошла.

Страшно сегодня стало
От правоты мамаш,
Что доживу устало,
Не переплыв Ламанш.

Чуть не завыл я волком,
Вспомнив, что кончен срок,
Что не придумал толком
Дельных двенадцать строк.

Ветер взлетел без шума
До золотых небес.
Кто-то ж меня задумал
Чудом из всех чудес...

(А. Кронгауз)

Ещё не февраль.
Глазею по сторонам.
Полгода, как не поют соловьи.
Однако природа,
не терпящая пустоты,
держит в постоянном ожидании
какой-нибудь ерунды.
Холодно.
У Метрополя прошвыриваются гамадрилы -
глаза тусклые,
лбы узкие,
в стрижках а ля Котовский,
пальцы – присоски.
Дружок мой покойный
из этой страны мог слинять не раз.
Еврей ведь.
Не захотел.
Помню, сказал как-то,
когда ему залепили в глаз:
«Не страшно – пусть от житухи этой помрём,
не страшно, что отечество не нуждается в нас,
а страшно, если мы не нуждаемся в нём».

Выёживался!
Цицерон!
Подох ведь дубина
в первые холода.
Беда…

Михаил Гофайзен

Из подвалов мертвой осторожности,
Где змеятся чахлые ростки,
В башню, в башню радостной тревожности,
Где под куполом безбожности
    Слышит гений
    Ход мгновений.
    Где — ступени коротки.

С высоты узнать, как над болотами
Сонно пляшут белые пары.
Как седая жизнь томит дремотами,
Как тоска скрипит воротами,
    Посмеяться
    И умчаться
    В чуждый мир иной игры.

(Иван Рукавишников)

Из Вергилия

...что стих мой бедноват,
а вот владей я эолийским ладом,
и я бы мог сказать: "Он уходил,
как выигравший дело адвокат,
когда, похлопав по плечу клиента,
он отбывает в синий рай Кампаньи"
(или зеленый рай Зеленогорска).

Как внятно в захолустной тишине
звучит под осень музыка ухода!
Как преломляет малость коньяка
на дне стакана падающий косо
закатный луч, который золотит
страницу, где последняя строка
оборвана на знаке переноса...

Лев Лосев, 1996

Маятник
Маятник мой.
Свидетель жизни.
Украшенный жемчугом
Маятник мой.

Он говорит мне:
Уйдешь из жизни.
А я говорю ему:
Жизнь везде.

Маятник мой,
Качайся мерно.
Жемчугом плачущий
Маятник мой.

Всходит Луна
Над белой башней.
Жемчужный маятник,
Скажи: Прощай.

Маятник мой.
Товарищ жизни.
Ночь стала черная.
Ушла Луна.

Маятник мой.
Качайся мерно.
Ни тихо, ни быстро
Уйду туда.

(Иван Рукавишников)

вяжет черёмуха из-под-небесья
нёбо отечества бьются фрамуги
чьё-то безмолвье влекут вдоль полесья
сплина упругого белые струги

рвётся позёмка вне ритма вне метра
выправить контур шагреневый мелом
в музыке музык всевышнего ветра
вечной душе только грезится тело

скрытые снегом от сора и взора
мрачно храня отзвучавшие сроки
в камнях-вдовцах заметённых соборов
всё ещё бдят ненасытные боги

нет ничего что бы было безумней
фуги сознаний в развитии темы
ухо ли слышит как бьются в надлунье
мёртвую речь оставляя фонемы

Михаил Гофайзен

На пути в Дамаск
Двойные рифмы

Я ношу стальную маску,
Трепеща от жгучих ласк.
Но увижу чудо-сказку
На пути моем в Дамаск.

Грешный Савл! В тоску видений
Отойди на долгий день.
И для белых наслаждений
Рясу черную надень.

Полный черных чар злодейских
Тайной новою владей.
От обманов иудейских
К берегам иных людей.

Лишь ослепнув, стану зрячим,
Быв ни хладен, ни горяч.
Лишь апостолом бродячим
Разрешу тоску задач.

Тяжела стальная маска.
Страшен круг кровавых ласк.
Завтра встанет чудо-сказка
На пути моем в Дамаск.

(Иван Рукавишников)

опять растворялся в ландшафте перрон
вплывала луна в балдахин надоконный
в отваре былого бледнел небосклон
отравленный взвесью росы с белладонной

попутчик попутчику знахарь да враль
врачуй не врачуй а стоглавая птица
которой присвоили имя печаль
во веки веков в чемоданах стучится

печаль воплощает в ночных поездах
всемирный закон тяготенья и ома
нахлынула горлом навстречу беда
вагон от вагона вагон за вагоном

прошёлся промчался пронёсся пожар
и гаснут опять вдалеке перегоны
и шлёт сквозь пространство сигналы пульсар
в молчанье по рельсам нейтронным

Михаил Гофайзен

Ночные видения
Хорошие, хорошие, совсем как наяву.
Пришли ко мне не спрошены. Но пусть я вас зову.

Виденья бело-смелые. Вы к смерти, к смерти. Да?
А что мы в Боге сделали? Пришли ли мы куда?

Ах, хорошо заслушаться свирелью соловья.
Но древний мир наш крутится. И с ним безумный я.

Хорошие, хорошие. Совсем как наяву.
Все травы жизни скошены. Найдем еще траву.

Найдем траву счастливую, любимая моя.
Меж всеми некрасивыми уродом буду я.

Но тайна, тайна спрошена. И кто ответит мне...
Хорошие, хорошие. И будто все во сне.

(Иван Рукавишников)

Ни бога, ни родины нет, ни любви -
мне как-то везло быть везде эмигрантом,
привычным к барковским фигурам молвы,
мышиной возне и цитаткам из Канта,
что к скуке –
расчётливым вздохам подруг,
к друзьям до угла, разленившейся музе,
не пить на чужие и брезговать с рук
еду принимать, не грузить, когда грузят
на свой грузовик не свои пироги,
менять портупеи, телеги, пейзажи
да больше, чем ноги, ценить сапоги,
чтоб их протянуть вдоль ограды однажды.

Ни бога, ни родины нет, ни любви -
ошибочка вышла.
Но взяли и дали,
положим, вернуться б на круги свои -
иначе бы стали вращаться педали:
не с теми же дивами песни учил,
с другим разве Богом поладить пытался,
не здесь ли прописку, средь книг и могил,
нашёл бы, что значит, где жил, там остался,
бежали коллизий песочные дни,
светило садилось точь-в-точь, где вставало,
в деревья опять превращались бы пни,
и всё, что касалось земли, прорастало?

Охрипшие в голос хрипят соловьи,
нервозно стучится, как в дверь, электричка,
ни бога, ни родины нет, ни любви,
горит, извиваясь, кончается спичка.
Свиваю гнездо. Притомился летать.
В хрущобу пора
воевать тараканов,
гордыню смирить и к земле привыкать,
пижамой пора запастись и диваном.
Созвездье, планета, страна, городок -
всё попусту тонет в подробностях быта.
По сути, нет разницы, где волосок
с макушки замрёт - у какого корыта.

Живёт на Земле самый разный народ,
горят правдолюбцы, и чахнут пииты,
клеймит инородца с трибун патриот,
а в почве едины -
все космополиты.
Предлог поменять - лишь листок оборви,
последний листок - календарная дата.
Ни бога, ни родины нет, ни любви.
Кумирня закрыта. Закончились гранты.
Чем пристальней в прошлое брошенный взгляд,
тем чётче грядущие видятся плиты,
что день ото дня лицемерно гласят:
«Никто не забыт, и ничто не забыто».

Михаил Гофайзен

Песнь в долине
    С гор спустилась.
    Заблудилась.
Как пройти! Как пройти!
    Ночь подкралась.
    Рассмеялась:
Нет пути. Нет пути.
    Билась. Билась.
    Истомилась.
О, мой страх! Черный страх.
    Смотрят строго
    Очи Бога
На горах. На горах.
    Шел в кручине
    По долине
Человек. Человек.
    Вот вдвоем мы.
    Слезы льем мы
Долгий век. Долгий век.
    И доныне
    По долине
Вьется ночь. Страх и ночь.
    Тьма нас любит.
    Бог не любит.
Гонит прочь. Гонит прочь.
    Небо, горы.
    Божьи взоры
Хороши. Хороши.
    Я в долине
    Слышал ныне
Песнь души. Вопль души.

(Иван Рукавишников)

я когда-то любил ленинградский вокзал
где порой голосил паровозный гобой
шёл сигнал в подпространство тоскующих шпал
где никто никому не обязан судьбой

я с составом своим покидал пьедестал
по-кошачьи вослед целил мне светофор
стикс дороги стальной мою душу встречал
от начала начал начинал бутафор

словно в пульс проникал монотонный вокал -
смертоносной удавкой мерцающих рельс
за запястья вагонов в себя вовлекал
уводя от жилищ набегающий лес

растекалась по полкам людская фасоль
прорастая во тьму непривычно нема
и казалось псаломщик замаливал боль
так о стёкла запальчиво билась зима

Михаил Гофайзен

Я не много не понимаю, бедноват, но мой стиль и - же.......

Как худо мне было худо ...
я едва лишь начну про это ...
люди спрашивают откуда ??
где услышано , кем пропето ...

дуралеи спешат смеяться ,
чистоплюи воротят морду ..
как легко мне было сломаться ...
и сорваться и спиться к черту ....

А хотелось то мне в дорогу
На легке при попутном ветре
Я бы пил молоко ей богу
Я б в лесу ночевал - поверьте ...!

И ходил бы как вольный цыган
Никого бы не где не трогал
Я б во Пскове ... цокал
И на волге округло окал ...

А. Галич

Н. Коржавин

ИВАН КАЛИТА

Мы сегодня поем тебе славу.
И, наверно, поем неспроста, -
Зачинатель мощной державы
Князь Московский - Иван Калита.

Был ты видом - довольно противен.
Сердцем - подл...
Но - не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой жизненный путь.

Ты в Орде по-пластунски лазил.
И лизал - из последних сил.
Покорял ты Тверского князя,
Чтобы Хан тебя отличил.

Подавлял повсюду восстанья...
Но ты глубже был патриот.
И побором сверх сбора дани
Подготавливал ты восход.

Правда, ты об этом не думал.
Лишь умел копить да копить.
Но, видать, исторически-умным
За тебя был твой аппетит.

Славься, князь! Все живем мы так же -
Как выходит - так и живем.
А в итоге - прогресс...
И даже
Мы в историю попадем.

1954

Сон забытый
Я забыл мой сон прекрасный.
Навсегда забыл.
Сон прекрасный, сон неясный
Мне когда-то был.

И душа полна обиды.
— Где забыл мою?..—
Отвечаю: — Панихиды
По сей день пою.—

А душа: — Хочу веселья.
Вспомни вещий сон.
В дочь мою на новоселье
Будешь ты влюблен.

Помоги мне, — говорю я.
Помогу потом.—
И живу-пою, горюя.
Плачу об одном.

Я забыл мой сон прекрасный.
Навсегда забыл.
Сон прекрасный, сон неясный
Мне когда-то был.

(Иван Рукавишников)

отрочеством к старости от младости к усталости от
завязи до падалицы странниками странницами
жизнями изнеженные временем заснеженные
тянемся подснежники да дюнами прибрежными

сполохами шорохами с порохом без пороха ли
пристанями илистыми листьями за листьями и
мыслимо-немыслимыми взорами за птицами мы
с ветреными лицами над душами-криницами

пасынки меж пасынками насыпями насыпями
калики прохожие ли карлики безбожные ли
шпалами фисташковыми землями ромашковыми
горем горемычные столичные станичные

встречными не встреченные рельсами обвенчанные
зарослями ливневыми выцветшими линиями
тянемся попутные беспутные и путные
явленные отчеством в озёра одиночества

Михаил Гофайзен

Фонарь ли, Луна ли
За тусклым окном.
Фонарь ли, Луна ли.
Как знать мне о том.
Мечты так устали.
В бездумье летали.
В безумье летали.
От Бога, из Дали
Все взяли. Все взяли.
Фонарь ли, Луна ли?
Что думать о том.
Фонарь ли, Луна ли
За грязным стеклом.
Мечты так устали.
Все взяли, все взяли.
И все потеряли.
И где он, мой дом...

Зима ли, весна ли
Глядится в окно.
Зима ли, весна ли.
Не все ли равно.

(Иван Рукавишников)

за речкой распростился с пешеходами
с империей железа да бетона…
особенно вишнёвыми восходами
вода и многозначна и безмолвна

изучены окрестности измучены
увязло мирозданье в босанове
и словно на пароме вдоль излучины
сограждане кочуют на перроне

разжился глаз у господа палитрою
попутчик над пол-литрою как рыцарь
всё потчует любовь свою транзитную
а я при них естественно что мытарь

отсутствуют проблемы понимания
не нужно ни рядиться ни казниться
романтика согласно расписанию
согласно обилечиванью лица

Михаил Гофайзен

Эолофа арфа
Преклонивши к травам голову,
Чутко слушаю-молчу
Арфу тихую Эолову,
Бога-Вечера свечу.

Плачи тихого горения
С лаской мучают меня
И ложатся в сны-мгновения,
Отошедшие из дня.

За томящимися розами
Мой когда-то белый дом
Смотрит в душу мне угрозами,
Полнит душу мне стыдом.

Под зловещими изменами
Дремлет черная змея.
Мне томительными пленами
Угрожает хитрый Я.

Душу-сказку, душу белую
Ложью хитрый заклеймил.
Как спасусь я? Что я сделаю,
Если дом мой мне не мил?

Брата хитрого наложницы
В белом доме видят сон...
Смерть. Бери стальные ножницы.
Пусть услышу белый звон.

Стены-грезы мир утратили.
Арфа башни! Пой, стеня.
Стены-грёзы. Вы предатели.
Вот вы выгнали меня.

Слышу арфу — песнь Эолову.
Вижу башню-сон-свечу.
И, склонивши к травам голову,
Ночи жду. Лежу. Молчу.

(Иван Рукавишников)

тишина у семафора шорох сора словно вора
сквозняки в библиотеке полушёпот полуветер
или стая и листает и летает или тает
или осень сны заносит толи носит толи косит

распустила дива косы вдоль стекла да под колёса
в этом кукольном пространстве не бывает постоянства
кто-то капли удаляет посекундно в зазеркалье
пеленает в прелой марле заполярье запечалье

а последний и прощальный мелкий дождик поминальный
в городке неосвещённом только им и освящённом
моросит себе покорно где едва ли для проформы
вскрыты вены у платформы кантилену тянут хором

толи полый толи полный пересчитывая волны
светофоров меж забвений ждёт суда над поколеньем
но до той поры опальный в пограничье тьмы и стали
стынет скорый дальний-дальний

Михаил Гофайзен

Весенний дождь
Мы — те нити, которыми нежно
Безнадежная сшита любовь,
И покоится плат безмятежно
Над хранилищем светлых даров,

О весна! Ты ли кротким сияньем
Осенила персты облаков,
Дождевым, серебристым лобзаньем
Затуманив нечеткую новь.

По тропинке, когда еще влажно,
Мы уйдем далеко, далеко,
Будет в шорохе ветра протяжном
Нашим пальцам сплетаться легко.

О, примите весеннего хлеба,
И печальтесь о том, что весна
Зеленеет так кратко у неба,
Что разлука так странно верна.

(Юлиан Анисимов)

остановилась где-то между
несовпадающих пространств
где часовой над переездом
бдит в оцеплении мытарств

как утопая в вечном млеке
чуть приподнялась на хвосте
сквозь обмороженные веки
припав зрачками к пустоте

прошепелявила и дальше
переползла да поползла
хитросплетенья судеб наших
храня вне времени и зла

исполнив тремоло морозу
вновь устремилась на луну
чтоб пережить метаморфозу
змеи в звучащую струну

Михаил Гофайзен

Ранняя весна
В полях дожди, цветет дорога к дому.
Живет ли он по-прежнему один?..
Уйду с утра, нарву лесную дрему,
Поставлю в старый глиняный кувшин.

Кричит удод за теплой мглой и синью...
Удод, удод, весна еще сыра!
И не обсохли елки за полынью,
И горицвет весенний у двора!

Придет ли он опять с дешевой скрипкой
Играть с утра «Любовную тоску»?
Опять ли я молчаньем и улыбкой
Его и долгим взором увлеку?..

В моем шитье цветы позолотели,
Но я усну в надвинутой тени:
Любовь, как сон, и глубже и тяжеле
В душистые, бессолнечные дни.

(Клара Арсенева)

на ксилофоне шпал отыграла
прогоревала вплоть до вокзала
вплоть до последнего поворота
жизнь с неизвестным номером лота

кем бы ты ни был словно не чая
новых печалей с запахом чая
пей своё зелье из креозота
зелье дороги и отворота

из-за порога кельи убогой
жрица рассвета выкрикнет строго
что туалеты скоро закроет
стало быть город стало быть город

где на перроне бдят зазывалы
вещного много вечного мало
и обретают плоть полубоги
птицы-расстриги птицы-дороги

Михаил Гофайзен

В тумане дни короче,
И зори не видны.
Оттиснул солнце зодчий
На плоскости стены.

Опять о сне возвратном
Старик расскажет мне,
И в переулке скатном
Цветы в одном окне.

Внизу дороги длинны,
Уходят за реку,
И сладок крик машины
Оставшимся вверху.

О, тихий день разлуки,
Он скорби не принес,
Но нет ритмичней муки —
Сойти под шум колес.

Душа свернется к ночи,
И будет тень на мне...
Как солнце любит зодчий
Распятое в стене.

(Клара Арсенева)

за перегоном день за перегоном ночь
на переезде звон колоколов точь-в-точь
за семафором жизнь за семафором смерть
как превозмочь печаль не разучившись петь

как превозмочь себя не прекращая быть
на мотыльковый снег не прекращая плыть
на мимолётный свет на перелётный звук
и не сойти с ума под подколёсный стук

у расписанья встреч свой экзерсис дорог
чтоб совместить с душой рвущийся вдаль гудок -
согласовав число чисел прощальных нот
господи как запел звёздам разлук фагот

вечнозвучащий бах выстроил контрапункт
многоголосье глаз полифонию рук
и проводник харон словно в последний раз
вывесил свой флажок проговорив «сейчас»

Михаил Гофайзен

Дорогами лесными тревожный свист машины.
Но насыпь отделили плеснеющей водой.
На лестнице чердачной поставлю два кувшина
Наполненных цветами, из глины голубой.

Кричат лесные змеи, блестят перед закатом,
А в погребе распили старинное вино,
И часто заплывает туманом синеватым,
Холодным и тяжелым чердачное окно.

Лесную голубику развесила пучками
И шкур к зиме купила у финского купца...
Но кто, змееголосый, выходит вечерами
И свищет пса у двери соседнего крыльца?

(Клара Арсенева)

в бурдюке давно нет вина
сердце током бьёт будто скат
не пройдёт вовек тишина
раз ушёл состав на закат

смолк заветный звон не кричу
коли света нет не зову
по плечу ль тебе палачу
не смотреть назад на золу

развести зарю среди птиц
проложить любовь словно путь
переменой лиц да столиц
обмануть себя обмануть

перезвон опять перестук
подожди хоть раз не спеши
как корнями врос этот звук
в сердцевину моей души

Михаил Гофайзен

Зоологическая лавка
В витрине улитки и рыбки,
И пять попугаев подряд.
Как рано играют на скрипке
И душу с утра ущемят

И бродят мальчишки без дела
По улице нашей с утра.
До смерти мне все надоело,
Все утра и все вечера.

Опять он приехал и ходит —
Купить червячков, или рыб.
Словами, как прежде, изводит,
И в море-то он не погиб!

«Влечет меня к этому месту,
Но сердце забытой в крови»...
Вчера отравили невесту
На юге, и из-за любви.

(Клара Арсенева)

Кольцо змеи.
Песочные часы.
Имён и чисел пыльные стрекозы
пьют мрамор из следов метаморфозы
и холодком предутренней росы
разносят голоса, почивших в Бозе.

Двустишья глаз
да звуки,
строки
ног,
как переборы сонного фонтана.
Стучат костяшки - счёты Гештинаны,
в сетчатке камня каждый одинок
незыблем и похож на истукана.

Не протопить сердцами этот мир
а уж тем паче тот, который выше.
Не плачь, малыш!
Есть жизнь
и даже крыша,
и три сестры,
и сморщенный сатир,
и лишь потом, однажды, станет тише…

Михаил Гофайзен